Игорь Ягупов - Факультет

Холодная злоба в наших сердцах сменяется усталостью и опустошенностью в наших душах…

Ровно через полчаса мы слышим стук в дверь. Дверь слегка приоткрывается, и Джелал Ахмедович, не заглядывая через порог – культура, она и в Индии культура! – сообщает:

– Я через две минуты зайду.

Справедливости ради надо отметить, что этот такт уже был излишним: учебники давно спрятаны, «шпоры» освоены и выучены наизусть, мои «бомбы» переписаны в четырех экземплярах и снабжены иллюстрациями…

– Ой, я в туалет хочу, – скулит кто-то. – Пустите меня первой отвечать.

– Врешь! – яростно огрызаются остальные.

Начинается дележка мест. Не обходится без склок и обид. Все почему-то едины лишь в одном: Цурихина пойдет отвечать последней.

Рзаев заходит в класс. Мы встречаем его со слезами, как сына, вернувшегося с фронта. Хвала всевышнему! Аллах акбар!

Обжегшись на зимнем экзамене, к летнему мы стали мудрее: никто ничего не учил, ничем голову не забивал, «шпор» и «бомб» не писал. Мы взяли с собой лишь учебники.

Наш план прост: главное – не выпустить Рзаева из аудитории. А потому, пока мы будем делать в учебниках закладки сообразно вытащенным билетам, Цурихина, которая хоть что-то читала, должна идти отвечать без подготовки и развлекать Ахмедовича, пока мы не созреем.

План удается. Как только Рзаев шевельнулся, Инка с визгом: «Я готова! Я готова, Джелал Ахмедович!» – кидается грудью вперед. Рзаев вынужден остаться…

Пока Инка убедительно объясняет ему вопрос, на котором сломали себе мозги Кант и Спиноза, но постичь который удалось единственно авторам нашего учебника да Цурихиной вслед за ними, мы, слюнявя пальцы, перелистываем учебники, лежащие под партами на наших коленках.

Дальше – веселее. Когда Цурихина, выдохшись, уходит, к Рзаеву несется рысьей побежкой Лена Гришко с учебником за спиной и улыбкой Брута на устах. Потупив очи и задумчиво обронив могучую голову на подпирающую парту руку, Лена без единой бумажки – философский гений! – по памяти излагает Рзаеву в течение сорока минут концептуальные воззрения по первому вопросу. Лене тяжело. Нет, в философских вещах тайн для нее не существует, но близорукой Лене тяжело разбирать мелкий шрифт учебника, лежащего у нее на коленках под крышкой парты

Рзаев задает дополнительный вопрос.

– А в каком это параграфе? – не моргнув глазом, спрашивает Лена. – А, в двенадцатом!

В тишине слышится шелест страниц под партой: парта низкая и страницы задевают за крышку. Рзаев, очевидно, оправдывает его для себя в качестве работы мысли…

И пошло, и поехало. Один недостаток: медленно уж очень. Рзаев выслушивает все до конца, а параграфы в учебнике объемистые. Но эта живая очередь все же лучше пустого ожидания зимой…

Девчонки одна за другой выходят из аудитории с зачетками. И что самое интересное и удивительное: знания-то у всех одинаковые, а оценки – разные, в прямой пропорциональности с количеством посещенных лекций. Не зря, знать, шептали осторожные, что «он дремлет, но бдит».

Пока не подошла наша очередь, мы с Таней болтаем о планах на лето…

32.

Выйдя замуж, Таня стала Цыпнятовой и очень обижалась, когда решительно все, путаясь, называли ее Цыплятовой. Но она была такая маленькая, миниатюрная, что фамилия Цыплятова как-то больше ей подходила…

Таню все время «кидали» на каких-то поворотах институтской жизни. То ей на экзамене по медицине поставили «удовлетворительно» – чтобы поменьше возмущалась превращением педвуза в филиал морга. Обилие медицинских часов раздражало всех, и ропот шел. Но «удовлетворительно» поставили за это только Тане. То с дипломной работой ее обманули. Дали тему, а потом, когда уже был наработан материал, отказали. Так что пришлось ей сдавать «госы». То…

Словом, Таня окончила институт с простым, синим дипломом. Хотя должна была бы получить красный. Зато Таня – надежный товарищ. С ней можно идти в разведку: когда вы будете вязать «языку» руки – можете быть уверены, она будет крепко держать его за ноги.

33.

Ох уж этот 19 век! «Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь…» – пророчески заметил гений. А как, скажите, нам еще можно было учиться, если «золотой век» преподавали нам вперемешку шесть преподавателей, каждый из которых был не согласен с мнением предыдущего?

В конце концов к нам на Дикий Север заманили – ей, наверное, хотелось экзотики – преподавательницу из Измаила. Она завершила начатое многими, но брошенное наше образование. Господь им всем судья, но ее концепция «Анны Карениной» страшно не понравилась нашим преподавателям. Кто прав – я не знаю. Да и вообще, дареному коню зубы не смотрят. А весь этот 19 век нам как будто подарили на бедность…

Мудрено ли, что Дима Тормышев на очередном экзамене заявил Пантелеевой, что «Мертвые души» открываются «Повестью о капитане Копейкине», после чего Чичиков едет к Коробочке, а потом – к Собакевичу?

– Какие-то вещи нужно знать, – с ударением на «нужно» заявила Тормышеву Пантелеева, отправляя его за дверь.

Дима, конечно, никогда не блистал знаниями. Но и люди покрепче плыли у нас на этих экзаменах, как мороженое на солнцепеке.

– Чем же, Дима, – любопытствую я на следующий день, – чем же все закончилось? Сдал?

– Сдал, – отвечает гоголевед. – Сходил в читальный зал, освежил память. Пантелеева «четверку» поставила. Оказывается, Чичиков сначала поехал к Собакевичу, а потом к Коробочке.

Да, Акела опять промахнулся: Чичиков сначала все же поехал к Манилову… Эта «четверка» наверняка зачтется Пантелеевой добрым делом на небесах.

34.

История педагогики. Предмет, предающий уверенность, помогающий смотреть на жизнь и судьбу веселее, проще. Уж если у Песталоцци, Руссо, Ушинского, Крупской, Луначарского и Сухомлинского ничего не вышло, то чего тогда требовать с себя?

Историю педагогики преподавала нам некая Бросалина. Она курила. Впрочем, это неважно. Она – и это гораздо важнее – знала свой предмет в прямом смысле наизусть. Бросалина никогда не пользовалась не только что конспектами лекций, но даже какими-либо пометками для памяти. Когда звенел звонок, она обрывала фразу, как выключенный магнитофон, и покидала аудиторию. Через неделю она приходила на следующую лекцию и начинала от дверей с того самого слова, которым закончила предыдущую.

Это было поразительно и малопознаваемо. Все непознанное внушает ужас. Мы боялись Бросалиной до дрожи в коленках. Так когда-то древние греки поклонялись грозе. Гроза породила Зевса, Зевс стал учить древних греков и указывать им, как жить дальше. Ничего хорошего, как мы знаем, из этого не вышло ни для одной из сторон: Зевса давно забыли, а древние греки вымерли… Мы тоже были уверены, что далеко не все из нас выживут после этого самого экзамена по истории педагогики. Мы поклонялись грозе и ждали худшего…