Игорь Ягупов - Факультет

Мой доклад рассчитан на 90 минут (страсть к гигантомании), но по регламенту положено лишь 15. С пятнадцати минут начинали первые… Вам и самим нетрудно подсчитать, что будет, если пятнадцать человек выступят по пятнадцать минут…

Уже пятого докладчика строго спросили:

– Десяти минут хватит?

Девятому было предложено ограничиться восемью. Двенадцатый по просьбам трудящихся вписался в пять… Мне достаются три минуты, в которые я успеваю поведать миру сбивчивой скороговоркой краткую аннотацию из наиболее общих мыслей по теме.

– Прекрасный доклад, – сказала после моего микроскопического спича Любовь Михайловна с видом гурмана, способного определить год розлива вина, облизав пробку с трехлитровой фляги.

Секция истории древнего мира поражает «актуальностью» тем:

– Наемные воины в армиях эллинистических государств.

– Положение городов в Боспорском царстве.

– Источники рабства в Риме.

– …

Самое интересное заключается в том, что научным руководителем по всем 12 заявленным темам является О.Ю. Климов. Иначе говоря, Олег Юрьевич часа четыре слушал свои собственные мысли в дурной студенческой интерпретации. Чем раздавать студентам материалы для «докладов», лучше бы он просто прочел им лекцию.

Интересно, неужели Климов и вправду открыл какой-нибудь новый источник рабства в Риме? А бывал ли он когда-нибудь в Риме вообще?

Секция математики.

Названия докладов звучат, как песни на иностранном языке:

– Изучение правил Лопиталя в средней школе.

– О приближении функций из пространства L2.

– …

Во! Если не знать ребят с физмата, можно подумать, что там учатся очень умные люди…

Секция астрономии.

Я в восхищении:

– Астрономические исследования Юпитера.

– Исследования кометы Галлея.

– …

Как в Институте Штернберга. Я не знаю, можно ли открыть новый источник рабства в Риме, ни разу не побывав в Италии, но как можно исследовать Юпитер без обсерватории?

Секция русского языка.

Ольга Николаевна Иванищева делает доклад: «Функционирование сложноподчиненных изъяснительных предложений с относительными словами». Сразу и не поймешь, о чем речь идет и куда она идет. Сложно, мудрено, заковыристо…

42.

Иванищева Ольга Николаевна. В нашу бытность в институте она только-только закончила аспирантуру и была кинута на прополку наших знаний по современному русскому языку. Диссертацию она тогда еще не защитила, а потому должна была вести лишь практические занятия. Причем только в нашей группе.

Мы этим весьма возмутились, ибо нам уже изрядно надоели эксперименты с начинающими преподавателями, которые почему-то проводили исключительно на нас. Но Благова сказала, что такова наша доля, из чаши которой мы должны испить до дна.

– Вы же ее еще не видели, – развела Надежда Георгиевна руками, имея в виду, конечно же, не чашу нашей злой доли, а Ольгу Николаевну. – Увидите, посмотрите. Может, она вам и понравится.

Мы увидели-посмотрели, но нам она не понравилась. Мне, по крайней мере. Мнения о себе Ольга Николаевна была высочайшего. Как-то друзья засняли ее на видео. Ольга Николаевна потом долго возмущалась перед нами:

– Ну, я всегда считала себя красивой. Но когда взглянула… Боже, какой нос. Всегда считала себя красивой, но такой нос…

Но и в этой обиде чувствовалось, что даже и нос этот она любит, и красивой себя все равно считает.

43.

Дворец пионеров стоит у озера. Мы пробираемся по льду, скашивая угол и, возможно, укорачивая себе жизнь. Нет, слава богу, лед крепок.

Нас готовятся летом засылать в лагеря, а пока нас заслали сюда – познавать премудрости вожатского дела. Каждую неделю по средам после занятий мы ездим сюда с Галиной Борисовной постигать азы.

Нас встречают работники дворца. Энтузиастов следует уважать, а они – энтузиасты. Неэнтузиаст уже давно бы расстрелял все патроны и пал смертью храбрых, послав последнюю пулю себе в рот. Эти живут и воспитывают детей. Легче ли их воспитывать в кружке, чем в школе? Наверное, даже тяжелее, ибо в школу их приведут, а сюда их надо заманивать.

Мы напоминаем стройбат, кинутый на расчистку улиц от снега. С нами легко – нас не надо заманивать. Мы послушны и целеустремленны. Мы ходим сюда каждую среду независимо от того, понравилось ли нам предыдущее посещение. С нами можно работать. С нами и работают.

Мы учимся клеить маленькие самолетики и рисовать каких-то чертиков, проводить викторины и устраивать конкурсы. Мы бегаем по пустынным этажам огромного дворца, ища, что бы еще сотворить.

В конце концов нас ловит старший горнист Дима Тормышев. С его появлением на сцене наши походы сюда приобретают оттенок раздражения на тесноту мира сего. И мы начинаем называть их средами у Тормышева…

Дима играет на гитаре – где же его горн? – и поет. Он вспоминает молодые годы и лагерь «Орленок». Галина Борисовна смотрит на всех нас с явным умилением. Разбившись на две команды, мы играем в какую-то игру для 1–3 классов. Игра захватывает, азарт растет, кто-то уже ставит на тотализатор… Хорошо опять стать третьеклассниками. Хотя бы на час-другой.

Мы заканчиваем игру и начинаем рисовать цветы. За окнами дворца темно. Дворец стоит на горе, и город внизу открывается – как с борта идущего на посадку самолета – тысячами огоньков. Они разноцветные, они мерцают и наводят грусть. Холодно. За окнами мороз. Мерцают огоньки. Наш самолет идет на посадку. А мы рисуем цветы…

44.

Посещения Дворца пионеров заканчиваются отчетом-зачетом. Вот уж где мы наигрались всласть! И напроводились всяких «интересных мероприятий». В глубине душ у всех мерцает опасение, что только на третьем курсе филфака и можно их воплотить по полной программе…

К зачету мы выпустили стенгазету. Каждый делал, что мог. Мой личный вклад в газету ужасен: я пишу поэму «Железный путь», умудряясь осквернить сразу две святые вещи – родной институт и стихи Некрасова.

45.

«Каждому возрасту… и каждому званию подобают свои развлечения – от погремушки до обсуждения философских вопросов», – писал Генри Филдинг. Эдик был старше нас всех. Поэтому на моей памяти он занимался исключительно философией.

Однажды нас послали на овощебазу. И наш четвертый курс дружно туда не явился. Явился туда один Эдик, и его за нас сильно отругали. Потому что решили, что он – наш преподаватель.

Как-то Эдик лежал в больнице и, естественно, читал что-то для души. Когда он закончил Кафку и перешел к Прусту, кто-то из изнывающих от скуки собратьев по несчастью попросил у него первую книжку. Спустя несколько минут он вернул ее с благодарностью. Да, я не знаю, чего у нас сейчас несут с базара (скорее всего, Некрасов был бы недоволен), но Кафку можно смело оставлять в больничной палате на тумбочке. А Фрейда или Эразма Роттердамского, я думаю, можно даже оставить на половичке под дверью квартиры…