Ленина Кайбышева - После Чернобыля

Но то была не первая его работа в Чернобыле. Имеет смысл рассказать историю Кильдюшова сначала, практически его же словами

— Привезли нас в Вышгород, что под Киевом, — говорил он — Два дня обучали условиям работы в радиоактивно зараженных местах и оправили на станцию. Мы снимали с помощью наших машин верхний слой почвы на территории ЧАЭС, подтаскивали трубы бетонопроводов. Приводили в порядок железнодорожные пути, чтобы можно было вывести топливо из реактора третьего энергоблока АЭС. Но в этом ничего особенного, кроме радиационного фона, нет. Потом я стал работать на развале.

— Первое время кормили всех, как в обычной столовой, или давали с собой тушенку. Никакого усиленного питания мы не видели, да и не просили. А работники столовых сами не догадывались. Но 10 июня в зону приехал, кажется, Н.И. Рыжков и поддал им жару, кормить стали намного лучше, вместо тушенки — свежее мясо, овощи.

Я не видел, чтобы около самого четвертого блока люди впадали в панику, боялись. Бывало, подойдешь к своему трактору осмотреть, все ли в порядке, а со стороны кричат: “Не подходи, реактор!” Шутили так. А некоторые, чтобы скорее уехать из Чернобыля — из “партизан”, воинов запаса даже хватали с земли в ладони грязный песок и подносили к губам. Через три дня лицо краснело, температура поднималась до сорока — ну, их, конечно, отправляли домой, хотя и не понимали причину.

— А как вы попали в Чернобыль? Через военкомат?

— Нет же, ведь я энергетик. В Шатуре нас спросили, кто поедет? Надо чернобыльцам помочь. Вижу — народ как-то мнется, вроде не торопится. А я вспомнил, как в 1972 г. на нашей станции был пожар и как нам другие энергетики помогали — и вызвался: “Я поеду, надо помогать. Я не пью, работаю хорошо. Отправьте меня...” Другие тоже согласились. Ну и поехали. Сейчас вот я болен, но моя родная ГРЭС всячески мне помогает, как и хозяйка моя (жена присутствовала при нашем разговоре и видно было, что неодобрительно относится к его патриотизму, но не возражала). На огороде своем больше не копаю, не могу. Бывает, на работе падаю, сил нет. Раньше хорошо себя чувствовал, а вот месяца два болею. Вообще к врачам я не ходил. В 87-м меня в больницу силком загнали на обследование. А теперь болею.

Действительно, со стороны было видно, что Леонид Петрович очень слаб, но не жалуется, виду старается не подавать, а только констатирует: неожиданно заболел в апреле 1990 г... Вдруг оживился. — Но все равно я и сейчас работаю на больших машинах, например, на бульдозере.

Мы с Кильдюшовым познакомились в июне 1990 г. в московском Парке культуры и отдыха имени Горького, на выставке союза “Чернобыль” — Леонид Петрович подошел посмотреть экспозицию.

У Кильдюшова с собой были путевые листы, по которым он работал в Чернобыле. Он показал их теперь грамотным дозиметристам из союза “Чернобыль”, чтобы определили, сколько же у него в сумме набралось бэр. Оказалось — около ста... Но в путевых листах обозначены не все остановки, значит — больше ста.

— Я считаю, что к нам, работавшим в 86-м, народ очень хорошо относится. Даже в Киеве меня, выпившего, да еще с бутылкой водки милиционер не остановил, а только сказал: “Большое спасибо вам, ребята”.

ПЕРВОПРОХОДЦЫ

“Кто осмысленно устремляется ради добра в опасность и не боится ее — тот мужественен, и в этом мужество... Не тот мужественен, кому вообще ничего не страшно — тогда мужественны были бы камень и прочие неодушевленные предметы: нет, мужественный непременно боится, но стоит твердо”. — Это сказал Аристотель более 2400 лет назад.

Пожалуй, теперь самое время поговорить непосредственно о конкретных работах по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Эти будни были бы тяжелы для любого человека. Энергетик и без того постоянно испытывает повышенную нервную нагрузку из-за высокой сложности оборудования и обостренного чувства ответственности за сохранность врученных ему огромных ценностей и свой личный долг перед потребителями энергии.

Энергостроители, как и эксплуатационники — то есть энергетики любого из подразделений отрасли — восприняли аварию как общую беду. Возмутились, оскорбились самим фактом ее возникновения. И были правы. Но это — общая беда, притом не одних только энергетиков. Беда всего нашего народа. Значит, хочешь или не хочешь, а надо спасать положение.

Боюсь, что при нынешнем, искусственно насаждаемом, хотя и не характерном для россиян эгоизме и вообще жлобстве это не все понимают и тем обедняют свою душу.

С мая по сентябрь 86-го в Чернобыле было самое напряженное время. В первой половине июня я спросила В.Т. Гору, в то время начальника УС ЧАЭС, какие именно работы в данный момент выполняют его подчиненные.

— Дезактивируем территорию. Отделяем защитными железобетонными стенками второй энергоблок от первого, — рассказывал Владимир Тимофеевич, — строим подреакторную плиту, приступаем к сооружению нижнего яруса саркофага, так называемой стенки биологической защиты (он назвал самые опасные участки. Даже на месте строившегося канала — относительно безопасном — было 250 миллирентген в час); строим пункты унифицированной санитарной обработки (ПУСО), системы ливневых стоков, столовые. Особенно хорошо отмечу Южтеплоэнергомонтаж (ЮТЭМ), Южэнергомонтаж (ЮЭМ) и Спецатомэнергомонтаж (САЭМ). Все работают без выходных, с 8 утра до 9 вечера. Радиационная обстановка очень сложная, а сроки для выполнения этапов работы крайне жесткие. Понятия о сроках вообще приобрели совсем другие значения, чем в мирной жизни. Но в таких условиях мы приказывать не можем, даем задания людям только с их согласия. Однако не было случая, чтобы кто-нибудь отказался.

Практически все строительно-монтажные и организационные работы на Чернобыльской АЭС, на ее территории, а также на территории всей тридцатикилометровой зоны, за исключением собственно саркофага, все годы выполняли подразделения Минэнерго, притом в большинстве из них самым непосредственным образом участвовали ЮТЭМовцы. Очень хорошо помогали военные. Наружные стены “Саркофага” над семиметровым основанием возвело управление строительства Средмаша № 605 (УС-605), да и в сооружении плиты под фундаментом четвертого энергоблока активно участвовали шахтеры Донбасса и московские метростроевцы. Вот, пожалуй, крупномасштабно и все основные наши спасители.

Летом 86-го жизнь у энергостроителей, если можно так выразиться, нормализовалась, стала системной. Обзавелись своей производственной базой.

Самостоятельная проблема — бетон. Его требовалось много на всех строительных объектах, в том числе и при создании могильников: бетон — хороший поглотитель, а, следовательно, изолятор излучений. Поначалу огромное количество жидкого бетона в автомиксерах приходилось возить из-под Киева. По дороге от жары он значительно утрачивал свои качества. А для его производства в Чернобыле еще предстояло построить заводы. Но бетон нужен был “сегодня”. На территории АЭС в запасе оказалось много сухой бетонной смеси. Поэтому ЮЭМу (трест “Южэнергомонтаж”) поручили сделать транспортную эстакаду. По ней на КамАЗах и “Татрах” возили автомиксеры, в которые загружали в нужных пропорциях эту смесь.