Дальневосточные путешествия и приключения. Выпуск 11

— Не волнуйтесь! Нам осталось сделать пять-шесть остановок для пробных раскопок. Вы еще успеете осмотреть вместе с нами чудесный краеведческий музей в Николаевске.

Такие заверения меня, естественно, приободрили, и я тут же принялся подсчитывать оставшиеся отпускные дни. Все складывалось как нельзя лучше: дней хватало на завершение экспедиции и на обратную дорогу домой.

Сегодня день планировался так, что мы полностью будем заняты обследованием и калькированием рисунков заброшенного много лет назад стойбища Май.

Радость новых находок безрассудно влекла вперед, теперь уже в мир древних художников Амура. Не терпелось хоть одним глазом впервые в жизни увидеть самые настоящие наскальные рисунки. Тимохин, как участник, по меньшей мере трех экспедиций к наскальным изображениям, успел пересказать трепетные страницы истории открытия всех амурских петроглифов.

А о писаницах стойбища Май мне стало известно, что обнаружил их впервые Алексей Павлович вместе с Черемных еще в тридцать пятом году, но долгое время эти рисунки оставались так и неопубликованными. Вроде копии их были бесследно утеряны, а тут еще — война... И действительно, в книге А. П. Окладникова «Лики древнего Амура» описания наскальных рисунков стойбища Май я тогда не нашел.

Эта экспедиция была последней, контрольной проверкой всех без исключения нижнеамурских петроглифов; о них Алексей Павлович готовил к изданий большую монографию. Но до моего прибытия в отряд почти все петроглифы были уже проверены, учтены все зарисовки и кальки, выполненные в предшествующие годы в Сикачи-Аляне, в Малышево, в Шереметьевском, и теперь оставались только рисунки Май. Вся проведенная впереди работа, как это ни странно, дала много нового и даже неожиданного.

Основную трудность в разгадке петроглифов вообще составляют вопросы, связанные с определением их возраста, принадлежности к конкретной этнической культуре и к эпохе в целом. Такие сложнейшие вопросы до недавнего времени оставались без ответа, несмотря на то, что, например, знаменитые на весь мир писаницы Сикачи-Аляна были открыты исследователями более ста лет назад.

Легко говорить об этом сейчас, когда тайна памятников художественной культуры из Сикачи-Аляна, запечатлевших образы каменного века, разгадана. И пионером в этом большом деле стал Алексей Павлович.

В 1971 году Алексей Павлович выпустил долгожданное издание о петроглифах Амура и Уссури. Во вступлении к этой книге он написал: «Нельзя забывать... что автору по необходимости пришлось проникнуть в столь же огромный, сколь и неизведанный мир, в наиболее сложную при этом, самую тонкую его область — в духовную жизнь давно исчезнувшего общества, в мир переживаний и эмоций людей, живших за многие века и тысячи лет до нас».

— И все-таки, Алексей Павлович, какие причины столь длительно тормозили разгадку наскальных изображений на Амуре? — спросил как-то я.

— Видите ли, археология Приамурья до недавнего времени оставалась в младенческом состоянии. Да и весь Дальний Восток значительно отставал в археологической изученности от соседних областей Сибири, Прибайкалья. Мы в то время еще просто не знали своих дальневосточных культур, а значит не могли проводить необходимых и важных для периодизации петроглифов археологических параллелей. Петроглифы Сикачи-Аляна, как, впрочем, и подобные им, оказались такой крепостью, которую невозможно было взять так просто, одним штурмом, потребовалась достаточно обдуманная и длительная осада.

Увидеть майские писаницы, конечно, не терпелось, и обычные утренние мероприятия, которые проводились в экспедиции, сегодня казались нарочито затянутыми.

Но вот мы отправляемся в живописное село Аури на правом берегу, покупаем к завтраку почти ведро молока и тут же приступаем к трапезе, чтобы сразу вернуть ведро добродушной хозяйке. Алексей Павлович — по всему видно — откровенный любитель молока. Пьет с наслаждением из деревянной с потертым расписным орнаментом пиалы и рассказывает, как в 1966 году дальневосточный орнитолог Яхонтов отыскал новую группу наскальных рисунков на речке Кие:

— Тяжело говорить об этом, но Всеволод Дмитриевич видел эти рисунки на скалах расстрелянными, выковыривал даже сплющенные свинцовые дробинки, пули... А через год мы там не нашли камень с изображенным на нем лицом и с символически протянутыми руками. Вместо него лежала под обрывом... груда сколов. А теперь я в большой тревоге за сикачи-алянские писаницы. Пора создавать там заповедник — таким путем мы сможем сохранить для потомков эти великолепнейшие произведения.

От Аури катер идет вниз по реке. Пройдя около четырех километров, мы пристали к безлюдному берегу, переходящему в небольшую возвышенность в сотню метров протяженности, сплошь укрытую буйной зеленью крон разных пород деревьев.

Писаная скала непрерывной грядой тянется и обрывается вдоль берега от самого заброшенного стойбища. Свидетелями его грустного прошлого были теперь редкие отрухлявевшие и затянутые малахитовым бархатом мха деревянные сваи, несколько оплывших ям от прежних погребов с жирной сорной травой.

Первым на берег сошел Алексей Павлович и, тяжело ступая по галечнику, направился к скале. Остальные медленной цепочкой тянулись следом. У каждого в руках — нарезанные листы кальки и розовой мягкой бумаги, простые карандаши, с помощью которых мы должны предельно точно снять копии с рисунков.

Сама скала напоминала беспорядочное нагромождение отшлифованных иссиня-черных пород сланца, обращенных блескучей ровной поверхностью к реке. На этой южной стороне скал и решил проявить свое живописное творчество древний человек.

Усомнившись в естественности наведенного природой глянца, я ладонью гладил теплый камень, потом другой... Так проделал каждый, из нас — иначе воспринимать увиденное просто нельзя. А пока мы осматриваем рисунки, Роменский мечется у скалы в поисках нужных для Алексея Павловича кадров, и у них идет немногословный диалог.

— Будем приступать к работе? — полный энтузиазма обратился к нам Алексей Павлович, достал из кармана кусочки цветных мелков. — Каждый найденный рисунок буду помечать мелом. Рисунки, как вы обратили внимание, миниатюрные, и копии снимать следует безукоризненно точно, чтобы будущие исследователи не могли нас упрекнуть в невежестве. Надо помнить, что надежды на долгую сохранность рисунков нет. К сожалению, я уже встретил несколько сильно пострадавших рисунков. Их явно кто-то намеренно разбивал.

Овладеть техникой копирования оказалось делом несложным. Но этот монотонный процесс быстро изнуряет, как, впрочем, и некоторые другие работы археологов. При копировании рисунков удобнее всего, если изображения расположены на уровне твоего роста, тогда можно иметь хоть устойчивую опору под ногами. Нам же чаще приходилось работать на большей высоте, тогда опорой для ног становились только скальные выступы и выбоины. Порой от нас требовалась почти акробатическая ловкость, чтобы сохранить равновесие: держаться было не за что, так как руки в это время заняты, да и на весу мгновенно деревенеют, в них появляется ломота, теряется точность движений кистей. Серьезным врагом становится даже легкий ветерок: калька тут же начинает извиваться, дребезжать, как оборванная с берез береста, а то и просто вырывается из рук, гонимая неизвестно куда. И тогда отчаянию нет конца — работу приходится проделывать заново, повторно испытывать те же муки.