Дальневосточные путешествия и приключения. Выпуск 11

— Узнал, шельмец, узнал, плутище! — хриплым простуженным голосом проговорил Семен, подходя к зимовью и снимая на ходу тяжелый походный мешок. Повесил на сук елки старенькую одностволку системы Казанцева.

— Батенька ты мой, Семен Ильич, вот не ожидал! Поди по красному зверю бродишь?

— Знамо дело! А ты все за косолапым гонишься? Не за тем ли, что по распадку в вершину идет? Я сразу узнал твой след. Думаю, преследует зверя, на Кривую речку путь держит, к зимовью. Я и свернул к тебе.

За кружкой чая Семен сетовал:

— Белки нет, колонка, горностая днем с огнем не найдешь, да и соболя не густо, ушел зверь из этих мест, ушел.

— А в чем же дело?

— Жить ему негде стало, излюбленные места уничтожены. Вырублен лес, вот и вся причина. Ты посмотри вокруг, что делают, как валят лес! Все подряд, нужное и ненужное. Ты строевой бери, а подлесок не тронь. Через десять, пятнадцать лет он будет строевым, а, на голом месте разве что через сто лет отрастет. В ключах и речках повалили релки ельника и пихтача. Первостроители Комсомольска оставили их для воспроизводства древесины, для сохранения родников, да и для того, чтобы зверье не перевелось. Так нет, надо повалить, искорежить, бросить подлесок под гусеницу, авось сгниет или сгорит в лесном пожаре. Почему горисполком не запретит вырубку леса в черте города и за ее пределами, хотя бы на пятьдесят — шестьдесят километров? Ведь внукам сводить за грибами будет некуда, не увидят они настоящей тайги. Проклянут нас потомки за такую бесхозяйственность. Недалек тот час, Николай, когда повалят все до единого кустика. Тогда здесь не встретишь не только соболя или колонка, а даже полевки.

Беседа затянулась далеко за полночь...

Наутро мы подкрепились чаем, холодной закуской и разошлись, пожелав друг другу удачи.

Погода установилась. Ветер стих, по голубому небу кое-где блуждали обрывки багровых туч. Всходило солнце, и первые его лучи озарили долину Кривой речки. Я спешил перехватить на восточном склоне след шатуна, уходивший в долину Джеромеля. С высоты горного отрога увидел окрестность правобережья. Передо мной простирался голый восточный склон, заросший высоким бурьяном и заваленный лесным хламом, оставшимся после вырубки. У подножий высоких крутых сопок шумела бурным потоком Кривая. Совсем недавно здесь шумела глухая непроходимая тайга, плотной стеной стоял вековой лес. Кедры, огромные лиственницы, ели и пихты упирались своими вершинами в низкое небо. Лесной массив огромной долины простирался на сотню километров от северо-западных границ реки Циркуль до юго-восточных границ реки Хурбы. В густых зарослях кедровника обитали кабаны, черные и бурые медведи. И только в годы бескормицы, когда не было кедрового ореха, медведи уходили на ягодники, а кабаны — в распадки на ключи и паслись там до самой весны. В смешанных лесах высокогорья обитали осторожные изюбры, а на открытых гарях жили лоси в косули. Много и других ценных и редких зверей было в здешних хвойных лесах: соболи, куницы, горностаи, лисицы, колонки, белки, водились глухарь, косач, дикуша и еловый «монах» — рябчик.

Весной на лесных полянках слышалась брачная песнь косача, а из глубины леса доносилась тонкая мелодия глухариной песни. Холодная и чистая как слеза вода Кривой речки манила к себе животных, стремившихся утолить жажду в жаркие дни лета и полежать в прохладном прибрежье. У троп, ведущих к водопою, таились коварные хищники — рысь и кочевница росомаха. По низу рыскали прожорливые и голодные волки, подчищая все, что осталось от чужого пира, не брезгуя никакими остатками. Темный хвойный лес с густым подлеском и буреломом являлся надежным убежищем всех здешних обитателей. Летом в жару звери спасались тут от овода и гнуса, зимой — от холодных ветров.

Новостройкам нужен был лес, и тогда здесь появился человек, а с ним мощная техника. Зарокотала мотопила «Дружба». Зарычали трактор и бульдозер, лязгая стальными траками гусениц, подминая все, что стояли на пути. Лес застонал, затрещал, зверь разбежался. Погибла красота сказочной долины правобережья Кривой речки. Как был прав Семен Ильич, высказывая свою тревогу!

След шатуна, припорошенный поземкой, уходил все дальше и дальше на юго-запад. В кедровниках восточного и южного склонов шатун не остановился, видимо, потому, что в этом году не было ореха. Он держал направление на речку Джеромель в надежде поживиться там. В ее долине кормились кабаны и изюбры. Это хорошо знал хозяин тайги и тянулся к желанному месту.

Пройдя восточный склон и перевалив гряду водораздела, я к концу дня спустился в долину речки Джеромель. Не хотелось мне ночевать под открытым небом, но пришлось. Спустя некоторое время задымил костер. Мы с Бурлаком отдыхали на мягкой подстилке из пихтовых веток и грелись у огня. На землю опустилась длинная зимняя ночь, усиливался мороз, но возле костра было тепло и удобно. Над лесом взошла луна, озаряя бледным светом горную долину.

Меня мучил один вопрос: остановится шатун здесь, в Джеромели, или пойдет дальше? В кедровник он не должен пойти, там нет ореха. По всему видно, что хищник задержится тут надолго, будет охотиться за копытными животными, особенно за кабаном. В долине много распадков и ключей с хвощевыми зарослями — основной пищей кабанов в зимнее время.

Рано утром направился в большой распадок, поросший густым хвощом. Попадалось много кабаньих следов. Побывал здесь и шатун, скрытно принюхиваясь к набродам: охотился за поросятами. Надо как можно скорее покончить с ним, иначе он всех поросят и подсвинков подавит, чего доброго и до свиней доберется, большой вред нанесет охотхозяйству.

Трое суток поисков были безрезультатны. Только на четвертый день состоялась наша необычная и печальная встреча с хозяином тайги. Пройдя немного по тропе, натоптанной кабанами, вдоль распадка, Бурлак внезапно рванул вправо. Он пробежал несколько метров, остановился и стал горячо обнюхивать чьи-то наброды и большую утолоку. Вначале мне показалось, что на этом месте совсем недавно паслись кабаны. Но когда я присмотрелся внимательно, то убедился, что кабаньего табуна здесь не было. На снегу виднелись отпечатки больших медвежьих лап, не успевшие покрыться инеем, а рядом глубоко продавили снег копыта крупного кабана-секача. Вокруг валялось много темно-бурой шерсти медведя и длинной черной щетины кабана, большие сгустки крови, кое-где снег был выбит до самой земли. Да, здесь происходила жестокая схватка. Два окровавленных следа вели вверх по распадку к вершине Черной гривы.

Огромное волнение охватило меня. Мне казалось, что медведь непременно догонит кабана в ельнике Черной гривы и там прикончит его. В мыслях рисовались картины одна трагичнее другой. Я торопился, почти бегом бежал к Черной гриве с надеждой успеть на медвежий пир. Но зверей в ельнике не было. Следы повернули на юг и уходили к небольшой пихтовой релке. Я внимательно присмотрелся к следам. Оставленная на снегу кровь принадлежала топтыгину. Но меня это не особенно удивило: во время схватки кабан вполне мог ударить медведя клыками и нанести ему тяжелую травму. Поразило другое: крови на следу секача не было, и он не спасался бегством от шатуна, а наоборот, сам шел за ним! Может, кабан после боя случайно бросился в ту же сторону, куда ушел и его враг? Или в пылу злобы и неслыханной смелости он хочет прогнать медведя с территории, где паслось стадо кабанов? Припадая к свежим звериным следам, Бурлак быстро скрылся из виду, а спустя несколько минут в густом пихтаче с левой стороны большой седловины зазвучал его баритон, распарывая сухой морозный воздух, оглашая раскатистым эхом необозримую ширь Джеромельской долины. Громкий лай нарастал и становился злобным. Я ускорил шаг, а через несколько минут уже бежал что было силы, спотыкаясь о валежник, наскакивая на острые сучья сухостоя, обдирая лицо и руки. С головы свалилась шапка, упали рукавицы, в лицо больно врезалась хворостина, потекла кровь. Бежать становилось все труднее, терялись силы, не хватало воздуху, я задыхался, но бежал. Одна мысль сверлила мозг: не опоздать бы, потеряешь дорогое время — упустишь нужный момент. Успеть, успеть во что бы то ни стало! До пихтача, оставалось не более ста метров, как лай вдруг умолк. Я остановился, еле переводя дыхание и в то же время жадно вслушиваясь в тишину морозного утра. Но Бурлак молчал. Напряженное до предела терпение начинало сдавать. Притупился слух, дрожали колени, тряслись руки, холодный озноб пробегал по всему телу. Вера в успех покидала меня, и только слабый огонек надежды теплился в моей измученной душе. Я ждал, когда Бурлак снова подаст голос. И вдруг лай повторился. Опять затих. Я собрал в себе последние силы и хотел бежать к тому месту. Но тут от опушки отделилась фигура огромного зверя. Взметая снежную пыль, он быстро приближался ко мне, а когда расстояние сократилось до пяти метров, он остановился и на мгновение застыл во всей своей звериной красоте.