Лев Мечников - Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

Бини помещал в каждом номере журнала отрывочные статьи, которыми объяснял значение более замечательных из общеевропейских литературных деятелей и для Италии. Переводил места из Байрона, Гёте и др.

У нас трудна, может быть, такого рода деятельность. Космополитизм у нас, если не в крови, то по крайней мере в общественном устройстве, укоренился до того, что мы сами его не замечаем…

В Италии совершенно другое дело. Изучение иностранных языков и до сих пор здесь в очень жалком состоянии. Знакомство с иностранными литературами встречается, как особенная редкость…

Тем незначительным успехом, который приметен здесь за последнее двадцатипятилетие, Италия почти исключительно обязана Гверрацци и Вини…

В мечтах самых смелых итальянских прогрессистов постоянно слишком блестящую роль играет реакция – возобновление старого, давно отжившего.

Итальянское общество как будто оледенело на той точке, когда еще действительно ее муниципальная гражданственность, так пышно расцветшая на развалинах старого мира, была последним крайним словом цивилизации.

Но с тех пор Европа много жила и пережила многое… Италия оставалась враждебно чуждой ее жизни, ее развитию…

Уже с начала текущего столетия Фосколо восставал против слепой вражды своих соотечественников к именам, словам, формам, независимо от их содержания. Его протест, чисто случайный и слабый в нем самом, прошел едва замеченный немногими…

Гверрацци и Бини сделали этот протест основным вопросом своего существования. Они указывают на то, что люди ненавидят призраки, давно истлевшие и переставшие быть опасными или вредными; и что вследствие этой рутинной ненависти горячо любят и верят в то, что не может быть предметом ни веры, ни любви…

Возьму одну из сторон этого плодовитого протеста. Плодовитым я не задумываюсь назвать этот протест и теперь, когда плодами его очень успешно сумели воспользоваться другие и притом в таком смысле, которого конечно не имели в виду разбираемые здесь общественные деятели…

Слепая ненависть итальянцев к иноземцам считалась святым залогом итальянского возрождения. Гверрацци и Бини открыто восстают против него и притом вовсе не с точки зрения христианской любви к ближним и ко врагам по преимуществу…

В том и разгадка их несомненного успеха, что они в самом протесте остаются итальянцами и не менее горячо, чем самые записные враги, преданы своему народному делу…

Как я уже сказал, ни тот, ни другой из них вовсе не проповедуют примирения. Напротив. «Месть слабого», говорит Гверрацци, «радует сердце Всевышнего». Но перед началом боя они считают вовсе не лишним оглянуться, пересчитать врагов и друзей… Они видят, что старые перегородки, – которыми подавленная Италия еще во времена первого гвельфо-гибеллинского союза против своей независимости думала отделить «козлищ» от доброго стада, – давно уже сгнили несмотря на тщательный присмотр патриотических антиквариев…

Ни «форменные отлички», ничто ни спаслось от тех отдаленных времен. Несмотря на кажущуюся неподвижность, всё изменилось… Враги под всеми знаменами, во всех мундирах и тем опаснее, что их не примечают, или еще хуже, считают за «своих», им курят фимиам…

Таких скрытых, замаскированных врагов итальянского возрождения Гверрацци находит в природе, в себе самом, и с ужасом замечает, что сам он за то и приучился любить их, что не в силах уже ненавидеть.

Это одно тесно сближает его с современными мыслителями всех стран. Мрачная поэзия Байрона ему ближе, чем сам он думает…

С тем вместе ненависть его жгучее, чем у тех, которые обвиняют его в непростительном индифферентизме, в безнравственности. Можно сказать даже, что в нем она цельнее, здоровье, чем в массе его современников. Он ненавидит, смело доверяясь своим инстинктам, и не ищет себе диалектических оправданий…

Бини представляет другой оттенок того же самого нравственного состояния. Пантеист и эпикуреец, он не обвиняет природу в безнравственности за то, что она дает [392] Гверрацци, «Assedio di Firenze». – Прим. автора . , «пышный и красивый цветок цикуты, убившей Сократа, блестящую одежду ядовитому боа», он не негодует против океана [393] Там же. – Прим. автора . «за то, что тот подло лизал могучие ребра итальянской флотилии, везшей смерть и разрушение в Америку, и подло разбивает слабые челноки бедных рыбаков».

Полное равнодушие природы к бедствиям людей не оскорбляет талантливого юношу. Он умеет наслаждаться «богатым рисунком на коже боа» и «пышным цветком цикуты», зная, что в этих красивых формах – смерть. Он ближе к микеланджеловскому: «жизнь и смерть два великие произведения одного и того же автора»; оттого он спокойнее, чем Гверрацци, меньше негодует, меньше имеет ядовитости и желчи над разбиваемыми им верованиями, потому что они не его верования. Теряя их, он ничего не теряет, или теряет по крайней мере не все.

Но из сознания, что природа вовсе не благодетельная мать, предохраняющая любимое детище свое, человека, от всяких зол, Бини выносит мужественное сознание, что человеку самому следует предохраняться, если он не хочет погибнуть бесследно в анархическом хаосе космического мира… Бини негодует на людей за то, что они недостаточно смелы для подобного сознания.

К сожалению, молодой талант этот не успел достаточно заявить себя. Отрывочные статьи его в «Ливорнском Указателе» были орудием слишком слабым.

Он, так мужественно добивавшийся истины, не отворачивавшийся от нее никогда, как бы горька она ему ни казалась, не мог вынести одного, – совершенного равнодушия к себе и к истине от тех, кого он хотел любить горячо и страстно… От сознания этой пустоты вокруг себя он бежал в грязный разврат, в котором нашел преждевременный конец…

Гверрацци меньше, чем Бини, понимал свою собственную умственную работу. Он не переходил смело и свободно через ряд нравственных пыток, которыми загорожали путь развития современному человеку. Но в самых страданиях этих он искал и находил какую-то мрачную прелесть… Ею он потряс глубоко сон своих соотечественников…

Как все, он искал убежища в ядовитой иронии, в «спасительном яде », который по выражению нашего поэта «и жжет и заживляет рану…» Недальнозоркие критики принимали этот страдальческий смех за равнодушное глумление…

Когда появился отпечатанный в Швейцарш его «Осел», написанный им во время трехлетнего заключения в крепости, братство доктринеров всякого звания накинулось на него с особенной яростью. Им в первый раз открылась возможность застать своего врага без обороны со стороны общественного мнения, всегда горячо державшего его сторону…

Это сочинение Гверрацци написано под влиянием Гейне, того именно из современных поэтов, который всего менее доступен итальянцам или нужен им…