Лев Мечников - Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

Прибавив к сказанному, что Массимо д’Азелио первый попробовал воспользоваться нейтрально безжизненной формой своих исторических романов, для того чтобы провести отрывочно и всем понятными намеками некоторые мысли, очень трудно тогда проскальзывавшие в печати, мне кажется я достаточно объясняю его популярность, теперь уже забытую…

Всех этих достоинств нечего искать в сухом и трудолюбивом Канту, или правильнее, в его историческом романе «Маргарита Пустерла» ( Margherita Pusterla ).

Немногие прочли его от начала до конца. Большинство признало за глаза, как говорится, его достоинство. И большинство на этот раз не ошиблось. Только на долю автора вследствие этого выпала та холодная популярность, которую никто не оспаривает, потому что не считает нужным спорить о ней, а частью из боязни выказать в спорах свое слишком поверхностное знакомство с предметом.

Многим кажется вовсе несправедливым обсуживать художественное произведение с точки зрения того, чего в нем нет. Т. е. осуждать его за то, что автор вовсе не то видит в своем предмете, что хотел бы видеть критик. Признают несомненным авторским правом, чтобы критик становился на точку самого художника, решая только: удовлетворительно или нет выполнил он им самим избранную задачу?

Признанием неотъемлемости этого права художники могли бы дорожить в том только случае, если бы вместе с тем им было гарантировано непременное сочувствие общества, среди которого они живут, ко всякой задаче, какую бы себе они ни поставили…

В противном случае, сделанное выше разграничение представляется довольно бесполезной юридической тонкостью. Я ставлю вне вопроса присяжных критиков, для которых разбор произведений искусства, не исчерпывающих всех сторон своего предмета, может служить только поводом к тому, чтобы совершенно самостоятельно развить стороны, пропущенные автором. Тогда, и в силу того же афоризма, их неотъемлемое право (как художников в свою очередь) – указывать на то, чего нет в разбираемом ими создании… Сама же публика, общественное мнение, отвыкает требовать от художника абсолютного решения затрагиваемых им вопросов и рукоплещет тому, кто сумеет прямо и честно поставить их ей на вид, хотя бы для того только, чтобы возбудить новые сомнения.

Задача, которую поставил себе Канту, – восстановить подробности исторического быта северной Италии, выполнена им с примерной добросовестностью и вовсе не бездарно. Но странно винить общественное мнение за то, что оно холодно благодарит автора « Margherita Pusterla » за его достоинства. Ей интересны живые люди всякой эпохи, мысли и чувства, побуждения и страсти, двигавшие ими, волновавшие их. Но кому же теперь досуг и охота примечать искусство и добросовестность, с которыми знаток антикварий надевал на деревянные куклы старый костюм…

Среди этого мирного направления итальянской литературы появляется совершенно никем неожиданная, ничем необъяснимая изо всей предыдущей деятельности – новость о «Битве при Беневенто», « La Battaglia di Benevento », молодого Франческо-Доменико Гверрацци.

Появление ее едва ли не замечательнейшее из литературных событий рассказываемого периода. Полный недостатков и странных противоречий, Гверрацци – теперь уже 70-летний старик – всё еще кажется гигантом и титаном сравнительно с крошечными своими противниками, поклонниками, подражателями и зоилами…

«Битва при Беневенто», как явствует уже из самого заглавия, роман исторический, представляет даже некоторое общее фамильное, так сказать, сходство со всеми предыдущими той казенной стороной, которой не избег еще ни один исторический роман или повесть: я говорю о более или менее длинных описаниях геройски-чудовищных и невероятных поединков и сражений, где закованные в железо рыцари, обнявшись в судорожной злобе со своими врагами, перепрыгивают с легкостью балетной тени со скалы на скалу, или с борта одного корабля на другой (как, например, в повести Гверрацци), получают и наносят баснословное количество ударов и т. п.

Такие страницы, скопированные довольно неудачно с Вальтер Скотта, или его итальянских подражателей, притом утрированные еще и полные напыщенного лиризма, встречаются, повторяю, и у Гверрацци. Это самая слабая его сторона. Я указываю на нее всего прежде, потому что ею он вяжется со своими предшественниками.

Во всех других отношениях это молодое, невыдержанное во многом произведение, совершенно ново и во многом самобытно. Еще новее и еще самобытнее казалось оно в Италии, потому что для большинства здесь было загадкой: кем вдохновлялся этот художник? У кого заимствовал он свою антиклассическую, «противу-итальянскую» (если можно так выразиться) манеру?

Нового в этой повести Гверрацци прежде всего то, что она не принадлежит ни к одной из двух вышеобозначенных категорий. Гверрацци меньше поглощен исторической эпохой, им выбранной, и судьбами своих героев, чем современной ему жизнью – чем собственной своей личностью. Эту субъективность не могут простить ему не только политические и литературные враги его, но даже слишком многие из его поклонников – критиками, закупленными в его пользу нелитературным авторитетом его имени.

Я считаю священнейшей своей обязанностью обойти спор о значении субъективности в искусстве. Гверрацци, которого Мадзини в своих критиках (см. «Генуэзский указатель» того времени – потом журнал «Молодой Италии» и записки Мадзини) обвиняет в излишней гордости, в поглощении собственной своей особой, именно благодаря этим-то похвальным и непохвальным качествам, и играет в итальянской литературе и до сих пор еще очень блестящую роль. Я не имею намерения судить итальянских литераторов с точки зрения добродетельного Монтиона [387] Барон Антуан Оже де Монтион (Montyon; 1733–1820), филантроп, учредитель существующих доныне французских премий за добродетель (prix de vertu), а также за сочинения в пользу нравственности. , а потому и не буду останавливаться над оценкой их нравственных добродетелей, совершенно не касающихся их умственной и художественной деятельности… Поведение Бэкона в очень многих отношениях было весьма непохвальное, но никто же не отвергает на этом основании его заслуг в деле общечеловеческого развития [388] Английский философ Фрэнсис Бэкон (Bacon; 1561–1626) был осужден в 1621 г. по обвинению во взяточничестве (сразу же был помилован). .

Личность автора «Битвы при Беневенто» гораздо интереснее всех первостепенных и непервостепенных героев этой повести. В том и заключается интерес самого произведения, что живая, мыслящая особа автора проглядывает везде…

Гверрацци резко отличается от всех итальянских современных писателей (исключая одного Леопарди, которого трагическую судьбу я рас скажу в другом месте) тем, что он берется за искусство, не заморив в себе, на каком-то произвольном, голословном и догматическом полурешении, ни одного из тех сомнений, которые составляют неотъемлемую собственность каждого современного человека, сколько-нибудь думавшего… Он одинаково смел был тогда, в первое время своей молодости, и остался смел теперь, вопреки всем политическим актам и расколам своего времени… Такие вещи в наше время большая редкость везде, всего больше в Италии, где каждый человек, рождаясь, положил уже для себя готовое дело, перед которым ему едва ли простительно было сомневаться и колебаться… Италия не простила Гверрацци его сомнений… Но мы можем беспристрастнее смотреть на людей и на вещи… Нам – не итальянцам – менее можно было бы простить излишнюю придирчивость в этих скользких, как рыба, тонких вопросах.