Лев Мечников - Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

Байроновская сторона Гверрацци, очевидно, – самая слабая изо всех его сторон. Это объясняется не личным характером автора, но тем, что он итальянец…

Но уже в первых своих сочинениях Гверрацци вносит свой собственный, самобытный элемент. Элемент живой восприимчивости, страстного стремления к счастью, к наслаждению жизнью, помимо всяких общепринятых условий и приличий… Страстность эта доводит и до преступления, но за ними идет не раскаяние, не разочарование… Все силы подрываются в одном могучем порыве, за ним нравственная смерть, с горьким, но спокойными сознанием: «совершилось».

Этот самобытный оттенок в Гверрацци проявляется до крайности робко в его «Битве при Беневенто», в лице молодого стрелка из свиты короля Манфреда… Его пылкий нрав, в явном противоречии с полулакейским его званием, обещает с первых же страниц живую и интересную драму… Но автор, надо признаться, не сдерживает обещанного. Он спешит дать ему самую аристократическую генеалогию, как будто для того, чтобы оправдать, Бог знает перед кем, его честолюбивые мечты, его противу-этикетную любовь к молодой королевне…

Гораздо полнее и выдержаннее именно в этом отношении коротенькая повесть его «Вероника Чибо».

Самая краткость ее весьма немаловажна в числе ее достоинств… Гверрацци вообще трудно дается целость, техническое единство его произведений. Причудливый его юмор (не в английском смысле этого слова) утомляет читателя. Воображение дробится, не находя, на чем сосредоточиться по преимуществу… «Вероника Чибо», как картинка, недостаточно, может быть, оконченная в подробностях, но проникнутая одной невымученной мыслью, производит очень сильное впечатление. Это, бесспорно, самое художественное изо всех произведений автора и в современной итальянской литературе едва ли найдет себе опасных соперников… Ее заучивают наизусть. Юноши декламируют ее, без сомнения, с большим сочувствием и пониманием, чем лучшие из сонетов своих классиков…

Как от картинки, от нее нельзя требовать ни глубокого психического смысла, ни особенной разработки мысли. Но она с начала и до конца заставит задуматься… Если исключить из нее несколько строк неизбежной в Италии риторики, она могла бы стать достоянием и других литератур.

Содержание ее не затейливо. Интерес не сконцентрирован на одной личности, поставленной на ходули для того, чтобы лучше заслужить благосклонное внимание публики. Прочитав ее, вы никого не обвините, и вам еще больше больно за всех и за себя…

Герцогиня Сан-Джульяно страстно любит своего мужа, и он вполне способен возбуждать страстную любовь… Но прелести Вероники Чибо успели утратить на него свое действие в течение нескольких лет ничем не возмущаемого семейного счастья. Самая красота отлетает; бедная герцогиня, одеваясь на званый ужин, сама с горьким чувством замечает, как опустились ее когда-то словно из мрамора выточенные черты лица. Герцог полон жизни и стремлений; он сохранил всю мощь первой юности, он не может остановиться, успокоиться на решенном. Ему нужна новая борьба, новое счастье, новая жизнь… Вероника тем горячее любит его за это, но ей страшно – ее томит предчувствие… Герцог чем-то занят, он холоден с нею…

Ребенок ее проснулся, зовет. Он видел страшный сон, испугался… Чувство матери заставляет забыть на минуту тревоги ума и собственные сомнения. Она судорожно хватает его в свои объятия, страстно целует. Но она ушибла его, нервно лаская. Он вырывается из ее рук…

И ей больно. Пустая случайность эта наводит ее снова на случайно прерванную горькую мысль… Она в ребенке видит врага: в муках рождения утратила она свою красоту, свежесть молодости…

Герцог любит другую… Вероника убивает свою соперницу… В этом весь сюжет рассказа…

Прежде чем говорить о дальнейшей деятельности Гверрацци, я хочу сказать хоть несколько слов о друге его и сотруднике – о Карло Вини [390] Карло Бини (Bini; 1806–1842) – литератор, после смерти любимой женщины впал в фатальную депрессию, что вызвало резкую посмертную критику со стороны Гверрацци. Описание его творческой биографии Мечников дает позднее повторно, почти дословно; см. его очерк «Франческо Доменико Гверрацци» в сб. «Последний венецианский дож…» (2017), стр. 68 и далее. , этом Полежаеве [391] Александр Иванович Полежаев (1804–1838) – поэт-бунтарь. См. также прим. на с. 341. итальянской литературы, растратившем свои силы и стремления в грязных ливорнских кабаках в попойках с пьяной чернью.

Он рано умер от раны, которую нанес ему один из его обычных собутыльников за то, что он защищал против его пьяной нежности какую-то легко доступную трактирную грацию…

«Бини имел непонятное преимущество проходить через невероятную грязь, оставаясь чистым», говорит Гверрацци о своем друге, – «часто он пропадал на несколько дней без вести. Я обходил все таверны Венеции (работничий квартал Ливорно) и непременно находил его в душном подвале, поющего разгульную песню пьяным товарищам по разврату… Он послушно шел за мною… Мы принимались вместе читать Тацита или переводить Байрона и Шекспира. И он яснее меня понимал их красоты. Молодая душа его отзывалась на каждый звук их девственной поэзии…»

Бини писал немного. Не написал ни одной повести или романа. Но я упоминаю о нем здесь потому, что он один своими немногими и неоконченными трудами пополнял дело, которого Гверрацци никогда не мог окончить, отвлекаясь от него постоянно то собственными своими художественными стремлениями, то политической деятельностью…

Гверрацци и Бини думали ввести итальянскую литературу в область европейских литератур, – усвоить Италии выработанную вне ее мысль, как Джоберти, Манин и другие усвоили ей выработанный вне ее склад жизни…

Этого едва ли можно было достигнуть одними переводами иностранных авторов на итальянский язык. Между тогдашней итальянской жизнью – или правильнее – между жизнью, к которой стремилась тогда Италия, и идеалами людей ее была целая пропасть. Протест, которым заявляла себя подавленная мысль в Европе, едва ли мог быть понят в Италии. Но протест этот подрывал некоторые из оснований, в силу почти трехсотлетней давности незыблемые в Италии…

Гверрацци и Бини издавали в Ливорно род литературной газеты, имея в виду, может быть, больше внутреннюю переработку, развитие своих соотечественников, в общечеловеческом смысле, чем близкий политический переворот, на служение которому обрек себя Мадзини, издававший тогда такой же журнал в Генуе, при условиях, сравнительно гораздо менее выгодных… К этому времени относится размолвка между этими двумя людьми, наполнившими своими именами целый промежуток – один в политической истории Италии – другой в истории развития итальянской мысли, которую он сумел сделать близкой и доступной каждому…