Лев Мечников - Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

И действительно, ничто не может сравняться с тем одушевлением, с которым гвельфы в Италии распространяются по селам и городам, объявляя истребительную войну всему, что носит сколько-нибудь феодально-имперский характер. Об итальянском федерализме никто и не думает. Но что такое этот федерализм, как не исторический компромисс между монархической демократией гвельфов и противоположными ей стремлениями? Фактически республиканская вольность Италии только и могла существовать до тех пор, пока длилась вражда папства и империи. Обобщение гвельфских начал, упразднение империи, пропагандируемое св. Фомой, грозило всего вернее и всего ближе гибелью республиканской федерации. По счастью для нее, враждебный гибеллинский лагерь встает во весь рост, напрягает все свои силы, чтобы не оставить и в области политической теории торжества за противником. Гибеллинский трактат « de Monarchia » (1311 г.) [325] Окончательного мнения о времени написания трактата Данте нет: многие сходятся на дате 1312–1313 гг. (крайние точки— 1308 и 1318 гг). и в значительной степени самая «Божественная Комедия» Данте Алигьери, изгнанного из гвельфской Флоренции, является как бы противоядием пропаганды св. Фомы.

«Увлекаемый по образцу своих предшественников идеей монархии, – потому что демон революции не знает еще на итальянской почве иной формы, – Данте в свою очередь только и говорит что о подавлении мятежей, о прекращении междоусобий, о соединении всех народов под одной верховной властью. Можно подумать, что читаешь самого св. Фому, но только в заключение, в выборе вождя для объединяемого человечества, он поворачивается спиной к папе и провозглашает светское верховенство императора. По мнению Данте вовсе не церковь зарождается вместе с миром, имея своим предназначением поглотить его в себе, а империя, имевшая своими предвозвестниками в древности четыре великие монархии: ассирийскую, мидийскую, греческую и римскую» [326] Loc. cit., стр. 231. – Прим. автора . .

Очевидно полемизируя против св. Фомы Аквинского, Данте усвоивает в своем трактате даже самые приемы противника и с чисто аристотелевской обстоятельностью развивает свою гибеллинскую философию истории, идущую вразрез с эмпирическими взглядами его противника. Идеалом гибеллинской утопии является Юлий Цезарь, впервые осуществивший идею всесветной империи, которую Данте противопоставляет гвельфскому идеалу всесветной демократической теократии. – Вероятно, вследствие этого, почти вынужденного, своего схоластицизма монархический трактат Данте никогда не пользовался ни той славой, ни тем значением, которые остались за его «Божественной Комедией», посвященной от начала до конца пропаганде тех же гибеллинских идей, которым она сослужила неоцененную службу, даже своими чисто художественными заслугами.

«Бог Данте – говорит Феррари – этот полуязыческий верховный судья, карающий грешников своими громами, очищающий нерешительных в огненной купели чистилища и награждающий добродетельных светло-заоблачным блаженством – это идол римских цезарей и германских императоров; идол гибеллинских фурий, вдохновляющий к междоусобной войне, в которой меч его правоверных сектантов не пощадит сеятелей и защитников гвельфской демагогии. Нельзя не подивиться роскоши воображения, с которой флорентийский изгнанник так искусно разнообразит адские картины мучений, уготованных им для своих политических врагов! Какие страшные приговоры изрекает он над папами, королями и городами, как Пиза, Генуя, Флоренция, заслужившими его проклятие своей холодностью к гибеллинскому делу или своей преданностью делу врагов! Его поэма покажется нам горячечным бредом неизлечимого больного, если мы забудем, что она есть ничто иное, как картинное выражение стремлений юрисконсультов, философов, еретиков и ученых XIII и XIV столетия, которые все взывают к Цезарю, как единственному оплоту законности против всепоглощающего произвола демократической теократии, – единственному защитнику свободной мысли против инквизиции церкви, опирающейся на невежественность масс. Затоптанные в грязь сволочью гвельфских городов, окруженные толпой шпионствующих монахов, обвиняемые в преступлениях, в колдовстве и бунтовщичестве, передовые люди всей Италии горько оплакивали поражение Гогенштауфенов, бездействие Габсбургов, жалкое бессилие Люксембургского дома, унижение императора, которого Италия же заставила подчиниться папской инвеституре, чтобы сделать его своим орудием».

Таким образом, политическая литература Италии, – а в ней другой литературы нет, ибо, в силу пословицы, «что у кого болит, тот о том и говорит», – всякая мысль здесь фатально направляется на политическое поприще; уже в этом раннем периоде, который можно назвать периодом утопистов, она живет тем не менее насущными интересами, знакомит нас с деятельными элементами исторической жизни страны лучше, чем самая фактическая история того времени. В самом деле, фактическая история дает нам одни только равнодействующие противоположно направленных сил, тогда как политическая литература представляет самые эти силы во всей полноте и односторонности их развития. Ничтожным и бледным покажется нам то относительное величие, которого достигает папство с Бонифацием VIII, этой карикатурой Гильдебранда [327] Папа Григорий VII (1020–1085), борец за первенство духовной власти над светской. , в особенности же, если мы сравним его с тем идеалом всесветной демократической теократии, которым св. Фома вдохновляет итальянских гвельфов. Но не надо забывать, что едва только гвельфская доктрина становится деятельной силой, выводящей католическую церковь из того политического ничтожества, в котором она обреталась в половине XIII века, когда ее глава блуждал без крова и приюта между Римом и Витербо, изгоняемый из стен священного города своими баронами, – против нее, т. е. против гвельфской доктрины тотчас же выступает новое политическое учение Данте: протест интеллигенции, успевшей уже народиться и окрепнуть под сенью феодального захвата и вытекших из него привилегий. В результате гвельфский идеал всемирного безразличия и равенства в рясе невежественного босоногого монаха разбивается о рыцарские латы гибеллинского поэта и мыслителя, и Италия остается всё при той же невозможности осуществить обоюдно признаваемую необходимость положить предел федеративной вольнице учреждением единой верховной власти по гвельфскому или гибеллинскому образцу.

Мы не вправе умолчать о римлянине Эджидио Колонна, современнике Данте и авторе весьма знаменитого в свое время гвельфского трактата тоже « de regimine principum » и « quo modo sit regenda civitas aut regnum tempore belli » («каким образом должен управляться в военное время город или царство»). Принимая исходную точку зрения Фомы Аквинского, он однако же вносит новый элемент в систематическую доктрину публицистов, ратовавших против итальянской свободы. Равно отклоняя верховенство и папы, и императора, как избирательных представителей власти, Колонна полагает, что только учреждение наследственного королевства может спасти Италию от смут и междоусобий. Скучный схоласт по методу и изложению, путающийся в мелочах и подробностях до того, что он даже заранее пытается установить особый ритуал – различный для зимы и для лета – супружеских сношений будущего короля с королевой, Колонна заслуживает особенного внимания потому, что он первый, меж итальянскими публицистами, пытается установить политическое равновесие и внутреннее благоденствие страны на добродетели правителя, признавая в то же время наследственную передачу власти.