Лев Мечников - Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

Как ни мелочен кажется нам этот первый лепет зарождающегося макиавеллизма, как ни смешно его наивное вероломство, напоминающее лукавство дикаря или ребенка, – его программа риторического деспотизма все-таки не может быть названа мечтательной. Совершенно напротив, «Пастырское око» дает нам некоторое понятие о тех путях, посредством которых судьи и подеста сумели действительно наложить некоторое ярмо на страну, так что итальянский республиканизм и федерализм вынужден был искать защиты у папы и императора, или, точнее говоря, в постоянном колебании между этими двумя представителями двойственной власти. В половине того же XIII столетия вспыхивает гвельфо-гибеллинская война со всеми своими ужасами. Само собой разумеется, что скромная диктатура подеста со всеми своими искусственными препаратами была скоро снесена с лица земли, как соломинка перед этой страшной бурей, где два мировых деятеля – демократический деспотизм католической церкви и иерархический деспотизм империи с чудовищной силой стремятся ко взаимному истреблению, на итальянских полях решают спор о всесветном своем владычестве.

Горизонт политической литературы Италии при этом значительно расширяется. Вместо скромного анонима « Oculus Pastoralis », пытающегося положить предел анархическому развитию народной жизни посредством своего хитросплетенного китайского церемониала, выступают крупные мировые деятели: св. Фома Аквинский со стороны гвельфов, со стороны гибеллинов – пресловутый автор «Божественной комедии».

Новую эру итальянской политической литературы открывает трактат св. Фомы « de regimine principum » [320] О правлении государей ( лат ). , которого две последние книги написаны его учеником Птоломеем Лукским (1240 г.). Легко убедиться, что стимул, побуждающий к политическому творчеству аквинского епископа [321] Фома Аквинский не был епископом. , остается тот же, что и у анонима « Oculus Pastoralis », т. е. стремление обуздать анархию общин, искусственным путем создать сильную власть, которая положила бы предел итальянской неурядице. Только на этот раз под рукой у итальянского консерватизма оказываются более пригодные материалы для этой цели, и ему нет уже надобности теряться в мелочах и хитросплетениях. Как и все публицисты этого республиканского периода итальянской истории, св. Фома «советует обратиться к монархии, потому что она не допускает смут и неурядиц. Конечно, скипетр может попасть в руки тирана, но это неизбежное зло всех правительств. По крайней мере, сила, даже грубая, дает внутренний мир – необходимое условие жизни». Unum porro est necessarium [322] «Одно только нужно» ( лат .) (Лк 10: 40); устар. «Единое на потребу» – так называется и статья Л. Н. Толстого, где он говорит и о Макиавелли, но как о разоблачителе государства. – Прим. М. Юсима . – таков, начиная с св. Фомы Аквинского, девиз всей итальянской политической литературы. Гвельфы и гибеллины, – светские и духовные, паписты, империалисты и роялисты, отчасти даже классики с Петраркой – только повторяют то, что говорит аквинский епископ о необходимости всесветной монархии. Сильный своим классическим образованием, вдохновляемый непримиримой ненавистью к республиканской действительности, св. Фома поднимается действительно на такую высоту красноречия, отвлечения и обобщения, которая заставила прозвать его христианским Аристотелем. Для него «республики, собственно говоря, даже и не существуют; это исключения, редкие оазисы, затерянные в пустыне истории; переходные формы, иногда даруемые божией милостью некоторым нарочито боголюбивым народам» [323] Ibid [там же]. – Прим. автора . .

Замечательна схоластическая ловкость, с которой он устраняет пример римской республики, очевидно, не подтверждающий его основное положение о проклятии, тяготеющем над республиканским началом в истории. Он старается показать, что республиканизм Рима как бы только номинальный, что Рим и в республиканские времена играет роль монархии, получившей свыше призвание соединить все народы под одной верховной властью. Как только эта задача покончена победоносными войсками республики, монархия тот час же вступает в свои законные права и вскоре спаситель, которого св. Фома уподобляет афинскому Кодру [324] Согласно древнегреческой мифологии, Кодр – последний царь Аттики, пожертвовавший собой ради спасения своего государства. , открывает для нее новую эру. С этих пор, по мнению автора « de regimine », весь дальнейший прогресс человечества и христианства сводится к вопросу об учреждении всемирной духовной монархии, которая из Рима должна охватить собой весь цивилизованный мир.

Судя по тому единодушию, с которым политические писатели Италии всех школ и сект повторяют и варьируют на все возможные лады любимую тему св. Фомы – о неоцененных преимуществах монархии над республикой, можно смело сказать, что вольность федеративных итальянских общин не дожила бы до XVI столетия, если бы политическая жизнь страны действительно сообразовалась с одними только выводами и измышлениями, до которых додумываются лучшие люди своего времени. Эта муниципально-федеративная вольность Италии в течение почти четырех веков находится в постоянной борьбе с осаждающей ее силой политического единства и стремления городов воздвигнуть на ее развалинах центральную власть. В самом деле, недостаточно еще прийти к сознанию, что « Unum porro est necessarium » для того, чтобы и в самом деле установить монархический покой и благочиние на месте мятежной анархии коммун. По меньшей мере, надо еще условиться и на счет того, какой должна быть эта желанная монархия; а на этот счет политическая литература Италии является столь же противоречивой и разнохарактерной, как и самая итальянская жизнь. Св. Фома, верный своему церковному сану, стремится к теократическому господству. Его монарх должен быть вовсе чужд страстей и треволнений земных, не знать ни славы, ни богатств, ни честолюбия; он должен быть больше, чем наместником – воплощением Бога на земле. Гвельфский епископ создает не политическую теорию, а целый религиозно-демократический культ, который, говорит он, уже властвовал над народами в лице Константина, властвовал над царями в лице Льва III, поставившего Карла Великого своим наместником; в лице Иоанна XII, уничтожившего наследственность императорской власти. Остается сделать еще один шаг: уничтожить и избирательную империю; тогда глава католической церкви станет действительным воплощением земного Бога, которого власть нигде не встретит предела…

На первый взгляд легко может показаться, что трактат св. Фомы Аквинского – плод фанатического увлечения гораздо более, чем политического расчета – представляет воюющую противоположность тому политическому эмпиризму, которого наивный образчик мы видели в « Oculus Pastoralis ». Может показаться, что епископ парит на такой высоте метафизических абстракций, куда нет доступа политической интриге; может показаться, что поглощенный своей утопией всемирного теократического царства, он забыл анархию итальянских общин, и если ненавидит кого-нибудь, то гораздо более гибеллинского императора, чем эту анархию, о которой он даже и не упоминает. Может показаться, короче говоря, что « de regimine principum » заключает в себе схоластический свод мистической доктрины, а не политическую программу. Но всё это может казаться только до тех пор, пока мы будем рассматривать этот трактат без его соотношения к обстоятельствам времени и места. В сущности же никогда еще католическая церковь и римский ее глава не находили себе такого ловкого политического слуги, как этот литературный вождь партии гвельфов. Сделать священную хоругвь знаменем своей партии; обратить на войну против империи весь жар крестоносцев, указав им так сказать новую Палестину у себя дома, – обратить всю многочисленную рать монахов всевозможных орденов в служителей новой демократической религии земного искупления; создать из главы католической церкви вождя всесветной монархии человеческого рода, перед верховною властью которого должны порваться все оковы и преграды феодализма – это значило повторить великий переворот, уничтоживший языческую цивилизацию; но на этот раз повторить его в смысле Евангелия, без всякой примеси того иерархического военного начала, которое освобожденного римского раба обращало в средневекового крепостного виллана.