Лев Мечников - Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

Те же самые элементы политического существования играют роль в истории и других европейских народов. Но там тот или другой из них подчиняет себе остальные и властвует более или менее безраздельно в течение целых веков, в силу одного того факта, что он мог подчинить себе все остальные, которые – при тогдашнем младенчестве мысли и ее робком смирении перед космическими явлениями – и не требует от него никаких иных объяснений его владычества. В Италии эти элементы существуют и развиваются совместно, параллельно; являются поочередно здесь победителями, – там побежденными. А если какому-нибудь из них и удастся порой восторжествовать более решительным образом над остальными, то и это не создает устойчивого политического положения, потому что противники, – побежденные, но не уничтоженные, – тем внимательнее следят за минутой, удобной для того, чтобы склонить на свою сторону безапелляционное право силы.

Короче говоря, в то время, как для всей остальной Европы условия относительно устойчивого политического строя вытекают естественным путем из права силы, не нуждающегося ни в каком признании, кроме фактического, – Италия вынуждена создавать для себя эти условия силой собственного разума. Таким образом совершенно объясняется то раннее напряжение политической мысли, которое создает в Италии целую своеобразную политическую литературу уже в те отдаленные времена, когда мысль всего остального исторического мира не смеет еще затрагивать политических явлений; когда даже относительно простейших культурных явлений она довольствуется одними мистическими представлениями.

Для самого посредственного мыслителя нашего времени было бы совершенно ясно, что причины тогдашнего бедственного положения Италии следовало искать в тех элементарных условиях, этнографических, климатических, исторических и т. д., из которых слагается общественный, а за тем и политический быт народов. Современный мыслитель легко мог бы понять, что с тех пор, как нет внешней силы, которая могла бы сгруппировать разнохарактерные элементы итальянской народности вокруг одного какого-нибудь знамени и заставить хотя бы некоторые из них отказаться от своей обособленности и своих притязаний, – то остается только один исход, а именно: разрешить и примирить все эти разноречивые притязания в широком синтезе, найти такую формулу социального устройства, которая позволяла бы счастливым гражданам торговых и промышленных городов развиваться во всю ширь, преследовать свои идеалы утонченной цивилизации, не ложась в то же время всей своей тяжестью на полудиких жителей деревень, как голодные звери, рыскавших вокруг стен этих «мраморных и шелковых» городов, – которая позволяла бы итальянским феодалам преследовать свои геральдические идеалы, не забирая силой у богатых промышленников и купцов те деньги, без которых и Санчо Пайса очень хорошо понимал, что благородный рыцарь не может разгуливать по белу свету… и т. д. Мы не станем перечислять все те вопиющие контрасты, которые должны бы были быть примирены и разрешены для того, чтобы политическая жизнь Италии того времени могла войти в колею мирного развития: трудно предположить, чтобы одна из самых сложных и трудных задач общественной науки – наилучшая форма взаимных человеческих отношений, задача, перед которой останавливается в недоумении современный гений человека, в ту варварскую эпоху могла так или иначе сформироваться, – предположить это – значило бы допустить, что социология, труднейшая и сложнейшая из всех наук, могла возникнуть наперекор всем законам исторического развития, внезапно, как Минерва, выйти во всеоружии из головы какого-нибудь олимпийца.

Политическая литература в Италии возникает не из любознательности кабинетного деятеля, отделенного от дрязг и треволнений житейских каменной стеной монастыря. Она уже в первой четверти XIII столетия является здесь, как продукт настоятельной необходимости дня, а потому при самом своем появлении носит уже чисто эмпирический характер, которого она и не утрачивает до самого позднейшего времени. Итальянское учение о государственности – « Ragione di Stato », – над которым изощряли свои умы в течение пяти веков с лишком четыреста разнообразнейших писателей, во все периоды своего развития есть тот самый безнравственный, но трезвый макиавеллизм, т. е. политический эмпиризм, который, с легкой руки кардинала Казы [316] Джованни Делла Каза (Della Casa; 1503–1506) – литератор, архиепископ (кардинальского сана не имел). , и до сих пор еще предают позору теологи и метафизики всего света, что однако же вовсе не помешало ему разыграть свою, весьма важную роль, не относительно политических судеб своей родины, а относительно развития общественной науки вообще, о которой всего меньше помышляли авторы этих многочисленных трактатов « de principis regimini » [317] О правлении государя ( лат .). или « de republica » [318] О государстве (традиционный перевод титула). и т. п. странных рецептов политического благоденствия, которое точно также не давалось Италии, как не давался философский камень или жизненный эликсир алхимикам, создавшим фундамент нынешнего естествознания в своей гоньбе за химерой…

Классический мир мало завещал своим преемникам по части политической литературы. Платон и Аристотель, Тит Ливий и Тацит впоследствии будут играть немаловажную роль в творениях итальянских публицистов, развивших на этих образцах не только слог своих трактатов, но и самые приемы своего политического мышления. Но начинает итальянская публицистика не с схоластических комментариев на классические образцы. Стимулом, побуждающим к творчеству итальянскую мысль на политическом поприще, является весьма естественный консерватизм в человеке, живущем среди калейдоскопа политических событий, причем каждая перемена декораций если не сносит с лица земли целые города, то оставляет их «как бы разрушенными землетрясением», по выражению современника. Вопрос в каждую данную минуту заключается в том, чтобы из имеющихся под рукой элементов создать силу, способную положить предел междоусобиям и анархии.

Древнейший памятник итальянской политической литературы относится к 1222 г. [319] J. Ferrari. «Histoire de la Raison d’Etat». Paris, 1860. Часть II. «La politique des savants», c. 227. – Прим. автора. Это анонимная брошюра, под заглавием « Oculus Pastoralis » (Пастырское око), род руководства для выборных судей или подеста – единственная политическая власть, которую, по взаимному соглашению, решаются выносить итальянские общины. Судья эти избираются общинами ежегодно. Их обязанность – решать распри городов; орудие их власти – доводы красноречия. Из этих-то кукол, облеченных правом говорить речи, если их пожелают слушать, – а иногда и повесить кичливого гражданина, если найдутся исполнители для приговора, автор «Пастырского ока» замышляет создать диктатуру, способную обуздать своеволие ненавистных ему общин, – род «бродячих королей», ежегодно сменяемых и почерпающих свою власть единственно в искусстве лицемерия, в умении обманывать народные собрания. Анонимный автор сам понимает трудность подобной задачи; а потому, в видах облегчения исполнения своей программы, он дает уже готовые образцы речей, которые должны быть произносимы в разных случаях; он почти подсказывает своему герою жесты и игру физиономии, которые, по его мнению, должны производить особенно потрясающий эффект.