Александр Овчаренко - В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов [calibre]

А. ОВЧАРЕНКО: Как Горький отнесся к вашей оценке «На дне»? Может быть, он кокетничал, когда говорил: «Не удалось!»?

Л. ЛЕОНОВ: Мне трудно, я был недостаточно умен, — поймите меня правильно, чтобы не решаться тогда оценивать «На дне». Пер­вая вешь, которая шла во МХАТе, я имею в виду мою вещь, была ужасна! Но Станиславскому она очень понравилась. И он дал таких актеров, как Лужский, Москвин, Ливанов, Кедров, Соколов, и они, конечно, придали пьесе блеск. Я был тогда молод. И я мог только удивляться, как такое Горькому удалось.

А. ОВЧАРЕНКО: Горькому было 35 лет, когда он написал «На дне».

Л. ЛЕОНОВ: Помню, много рассказывал ему о «Воре», расска­зывал такие куски, которые были вокруг «Вора».

А. ОВЧАРЕНКО: Особый интерес Горького к «Вору» понятен. «Вор» сделан с исключительным инженерным мастерством. Горько­му же труднее всего давалось композиционное мастерство.

Л. ЛЕОНОВ: У него великолепные характеры. Великолепная кисть и мазок, но никогда у него в вещах не было никакой тайны. Всякая вещь должна иметь корень квадратный — нужно искать, думать, я должен перестать понимать, как это делается. Я попытался сделать с Достоевским, с «Братьями Карамазовыми», так: я помнил роман в общем, а детально — забыл. И я решил так его читать: положил книгу, начал читать, затем закрывал страничку и думал, как бы я дальше это сделал, совпадет ли мое решение с тем, как у Достоевского. И что же? Совпадает раз, два. А потом вдруг невообразимый полет: он ложится на крыло и мчится так, что только перышки трепещут. И дух захватывает. И не верится, что он не имел возможности подолгу сидеть над своими произведениями. Вот мы сидим, переписываем, переделываем. А он не имел такой возможности, сдавал издателям свои произведения чуть ли не в черновых вариантах. А какие органы играют в них? Что бы он мог сделать, если бы у него были другие условия для работы?!

Я недавно читал разговор Кириллова со Ставрогиным. Это просто записная книжка. А какие глубины! И он никогда ничего не менял.

А. ОВЧАРЕНКО: Вы уже утомились. Для разрядки, хочу напомнить еще об одном документе, которым мы также располагаем.

Как-то я видел у вас «Папскую грамоту, пожалованную Леониду Леонову». Мы располагаем черновым наброском ее. Он сделан рукой Горького. Не понимаю только, почему Архив А. М. Горького датиру­ет его 1927 годом, да еще июлем, после 15-ого. По-моему, в 1927 году вы были в Сорренто с Татьяной Михайловной и потому не нуждались в таком свидетельстве. Прежде чем прочесть удостоверение, я хочу сказать вот о чем. Как-то вы познакомили меня с записью Горького о русской бане. Она тоже, если не ошибаюсь, была сочинена в ваш второй приезд в Сорренто. Сопоставляя эти два документа, я не могу не заключить, что в то время у Горького было очень хорошее, весе­лое, жизнерадостное настроение. Вот черновик удостоверения:

«Канцелярия Его Католического Святейшества и властителя гра­да Ватикана папы Пия XI по наблюдениям за благонравным пове­дением литераторов Союза Советов Сим удостоверяется, что ли­тератор Союза Советов Леонид Леонов, пребывая в Италии, вел себя примерно, благонравно, на особ женского пола внимания не обращал и греховного желания исследовать оных не обнаружи­вал, пил умеренно».

Л. ЛЕОНОВ: Таня, принеси, пожалуйста, эту грамоту. Это удо­стоверение было для моей жены, которой тогда со мной не было. Я не раз жалел, что жена не с нами. Тогда Горький написал это удостоверение. Это было в 1931 году. В 1927 году я и Катаев были у Горького с женами. Второй раз я был один. Это, конечно, 1931 год. (Т.М. Леонова приносит подлинник удостоверения, выполненный очень красочно, на большом листе бумаги. Под удостоверением под­писи Грохало, М. Пешкова, Халатова, Ракицкого, Крючкова...)

А. ОВЧАРЕНКО: Как складывался ваш день в Сорренто?

Л. ЛЕОНОВ: И в первый, и во второй раз я останавливался в отеле... как его?

А. ОВЧАРЕНКО: «Минерва»?

Л. ЛЕОНОВ: Вот, — поражавшем полным безмолвием. Горький кончал работать в два часа, и я к этому времени приходил к нему. Мы сидели с ним, разговаривали. Иногда гуляли...

А. ОВЧАРЕНКО: Леонид Максимович, не приходилось ли вам говорить с Горьким о книге, в которой рассказывается о том, как избирают и посвящают пап?

Л. ЛЕОНОВ: Разговор этот был, потому что у меня есть книж­ка такая.

А. ОВЧАРЕНКО: Разрешите показать вам запись Горького. По­мнится, я что-то подобное слышал и от вас. Вот запись Горького: «В 1645 году издана была книга «Roma Triumphans», посвященная опи­санию избрания и посвящения пап. Рассказано, между прочим, и то, как удостоверяется конклав в годности избранного возглавлять католическую церковь. Избранного сажают на мраморное седалище с отверстием в оном, и один из кардиналов, просунув руку свою в отверстие, исследует половой орган папы, после чего удостоверяет конклав: «Первосвященническое — имеется». В книге это изображе­но. И на картинке.

В основе лежит случай папы Иоанна, который якобы оказал­ся дамой.

Л. ЛЕОНОВ: У меня есть монография XVIII века, где изображено это самое кресло. Это называется «целлюм перкурариум» — такой стульчик с особым вырезом. Перед тем как провозгласить имя папы, через это отверстие обследуется папа. Это потому, что произошла страшная история. Однажды на папский престол взошел не папа, а взошла папесса Иоанна. Вы знаете эту историю? Она относится к XII веку. Ею интересовался Пушкин, собирался писать. Это ужасная история. Ее отец — бродячий проповедник, он был слеп, и дочь сопровождала его. Когда же он умер, то у нее не было другого выхо­да. Других средств пропитания. Она надела мужское платье и стала проповедником. И ее вскинуло очень высоко — ее избрали папой. Потом была какая-то любовная история, и с ней случилось ужасное. Во время торжественного входа в Иерусалим (а, как вы знаете, папа въезжает на осле), она упала с осла и родила. И народ ее растерзал. В книжке есть такая гравюра, где она лежит в тиаре и родит. Вати­кан скрывает этот эпизод своей истории...

А. ОВЧАРЕНКО: Расскажите, какое впечатление произвели на вас встречи со Сталиным.

Л. ЛЕОНОВ: Нам теперь трудно себе представить, какое ошелом­ляющее действие производили слова Сталина. Он говорил тихо, а казалось, что очень громко. Вероятно, надо какую-то специальную вещь писать, чтобы объяснить эту механику воздействия, иначе это все будет непонятно. Я Всеволоду Иванову об этом рассказал. И еще сказал: «Покуда Горький жив, мы все маленькие вокруг него». У меня тогда вышла статья «Нил». Есть скульптура — крокодил и вок­руг него все ползают. Всеволод Иванов передал наш разговор Горь­кому, но передал так, будто я желаю смерти ему, чтобы поскорее выглядеть крупнее.

Я хорошо понимаю Горького последних дней. Это содержание целой пьесы, сюжет ее громаден. Это может изменить биографию Горького. И в этом плане я не допускаю ни на минуту, что он мог поверить тому, что ему сказали обо мне.