Александр Ширвиндт - Schirwindt, стёртый с лица земли [calibre]

Сонмища «мух» вились около Гришиного таланта, обаяния, доброты, жалости к человеч­кам. К сожалению, иногда пользовались ог­ромностью его души и мы, друзья. Каждый из нас должен найти в себе запоздалое мужество и попросить у Гриши прощения.

Прощения за то, что использовали его та­лант в корыстных целях.

Прощения за то, что пользовались его доб­ротой из меркантильных соображений.

Прощения за то, что отнимали у читателей, зрителей и потомков его драгоценное время, растаскивая Гришу по бесконечным юбилеям, «жюрям», презентациям и прочаям...

Прощения за то, что очень редко по отно­шению к Грише употреблялось восклицание «НА!» вместо бесконечной мольбы — «ДАЙ!».

Разослать бы всем анкеты, чтобы каждый, персонально, как в налоговой декларации (только на этот раз честно), написал список Гришиных благодеяний. Монументальный труд мерещится.

Хочу быть пионером в этом проекте и на паре-тройке примеров показать картину сво­их взаимоотношений с другом.

По разделам.

Раздел первый. РЫБАЛКА.

а) Заставлял (в силу своего жаворонковского просыпания) Гришу вставать в 4 часа утра, прекрасно зная, что версия предрассвет­ного клева — утопия, а Гриша мечтает хотя бы о часе лишнего сна.

б) Силой своей алкоголической настырно­сти вливал в Гришу на пленэре намного боль­ше напитков, чем он хотел и мог употребить.

в) Никогда не помогал Грише в добыче на­живки (откапывании червей, варении герку­леса и манки, покупке мотыля).

г) Не отказывался от Гришиных предложе­ний занять лучшее и более уловистое место на берегу.

д) Не собирал ветки и не разводил костра вместе с Гришей — только руководил.

е) Во время бури на Озерне не сменил его на веслах.

ж) Никогда не противился разделу улова по­ровну, хорошо зная, что Гриша меня обловил.

з) Неоднократно на обратном пути с ры­балки засыпал за рулем, прекрасно сознавая, какую общечеловеческую ценность я везу.

и) Ни разу в жизни не помог Грише чис­тить рыбу.

Напрашивается вопрос: зачем вообще я ну­жен был ему на рыбалке?

Напрашивается ответ: он считал меня сво­им другом. А для друга...

Раздел второй. ТВОРЧЕСТВО.

а) «Капустники» Дома актера...

Сколько бессонных молодежных ночей провели мы с Гришей под надзором незабвенного Александра Моисеевича Эскина в ныне сгоревшем Доме актера, сочиняя «крамолу» застойной эпохи. Сколько аплодисментов за­служили от благодарной «элиты», скрывая за кулисами блистательного и скромного автора Горина (в те «жуткие» времена авторы еще не выходили вместо артистов на сцену).

6) Юбилеи.

Сколько ночного телефонного нытья вы­слушал от меня Гриша с просьбой довернуть очередную старую шутку.

Сколько он зарифмовал скетчей и тостов. Всю жизнь Гриша метался между мечтой оставаться самим собой и необходимостью обслуживать друзей. Часто это было несовмес­тимо.

Только Театр сатиры:

1968 г. — пьеса «Банкет» (с А. Аркановым) для Марка Захарова.

1973 г. — пьеса «Маленькие комедии большого дома» (с А Аркановым) для А. Мироно­ва и А. Ширвиндта.

1974 г. — «Нам пятьдесят» (с А Ширвиндтом, обозрение к юбилею театра) под давле­нием А Ширвиндта, для А. Ширвиндта.

1976 г. — перевод с литовского пьесы К Сая «Клеменс» (так как никто в стране, включая Гришу, литовского языка не знал, ему пришлось писать «Клеменс» своими словами).

1979 г. — пьеса «Феномены» для А Миронова.

1982 г. — «Концерт для театра с оркестром» (с А. Ширвиндтом). Обозрение к юби­лею создания Союза Советских Социалистических Республик. В момент написания в Доме творчества «Малеевка» Гриша от ужаса неоднократно выпры­гивал в окно, но я догонял и заставлял писать дальше.

1984 г. — «Прощай, конферансье!» для А. Ми­ронова.

1997 г. — пьеса «Счастливцев — Несчастлив­цев» (к 60-летию М. Державина и примк­нувшего А Ширвиндта).

Сегодня, когда уже нет сил наблюдать ожесточенную борьбу слабых сил, когда уста­лые радиосмельчаки в душных бункерах круг­лосуточной свободы настырно мучают насе­ление всевозможными радиоопросами типа:

Кто считает, что Пушкин — наше все, зво­ните 22222222

Кто считает, что Пушкин — наше не все, звоните 22222223

Кто затрудняется ответить, звоните 22222224 —

я затрудняюсь ответить, до какой степени по­шлости этой свободы волеизъявления мы до­катимся, и охватывает некоторая безысходная паника.

Что-то совсем одиноко. Так все безумно и бездумно ждали прихода нового века — ка­кой-никакой, а аттракцион биографии — жил, мол, в двух веках. Родился в середине прошло­го века. Как приятно произносить: «Помню, где-то в конце прошлого века...» А на поверку век этот прошлый оказался бессмысленно жестоким и беспринципным. Что он нам уст­роил? Какой баланс животного и смыслового существования предложил? Если заложить в компьютер (счастье, что я не умею им поль­зоваться) все параметры бытия нашего поко­ления, то картинка получится крайне непри­глядная. В какой-то хорошей сегодняшней книжке молодая героиня (и тоже сегодняш­няя) брезгливо произносит, глядя на своих ро­дителей, что она могла бы защитить диссерта­цию «Психологические особенности шести­десятников». Снисходительное отношение к этой цифре — 60 — как-то очень трагиче­ски-символично совпало с биографией стра­ны и возрастом шестидесятников. Шестиде­сятники стройными рядами попытались всту­пить в новый век в 60-летних возрастах, и новый век многим — боюсь, что лучшим, — не дал визы. Что он, этот век-вундеркинд, заду­мал? Какую свежую катастрофу он начал фаб­риковать для своего 3000-го преемника? Ни­кому не узнать. Но зачем же на этом экспери­ментальном старте убивать все талантливое и мощное, что существует?

Родину не выбирают! Родителей не выби­рают — их ласково пережидают! Серьезно вы­бирают только президентов и друзей. Пер­вых — от безвыходности, вторых — по наи­тию.

Вспоминаю о Грише и все время думаю: кому и зачем я эти строки адресую? Потом­кам? Уверен, что им нужнее будет классик Г. Горин, а не вздохи современников.

Сегодняшним? Да ну! Будут вожделенно ждать биографической «клубнички» от графо­манов, по недосмотру не состоящих на психи­атрическом учете.

Демонстрировать на бумаге стриптиз ис­кренности для посторонних я не потяну — слишком лично, тонко, долго и непросто скла­дывалась наша с Гришей история взаимоотно­шений.

Спрятаться за привычную маску ирониче­ского цинизма недостает духу.

Со страшным ускорением уходят в небы­тие соученики, сослуживцы, друзья. Похоро­ны одного совпадают с сороковым днем пре­дыдущего. Не хватает ни сил, ни слов, ни слез. Нечем заполнить вакуум единственной пита­тельной среды — дружбы.

В 60-х годах (сколько можно употреблять эту цифру!) на перекрестке наших богемных передвижений молодой, но уже великий Слава Зайцев, перехватив наш с Гришей завистли­вый взгляд на прошествовавшего мимо чело­века — «иномарку» дипломатического разлива, участливо бросил: «Гриша! Набери материала, я создам тебе ансамбль — все ахнут». Не про­шло и года, как мне позвонил взволнованный Гриша и сказал: «Свершилось! Идем в Дом ли­тератора на премьеру костюма — я один бо­юсь». В переполненный пьяно-хвастливым гу­лом ресторан вошел я, а за мной в некоторой манекенной зажатости торжественно вплыл Гриша, неся на плечах и ногах стального цвета зайцевский шедевр. Мы остановились в две­рях, ожидая аплодисментов, и в этот моментмимо нас, с незамысловатой поэтической за­куской, прошмыгнул легендарный официант Адик. мельком зыркнул на Гришу и, потрепав свободной рукой лацкан шедевра, доброжела­тельно воскликнул: «О, рашен пошив!» Мы раз­вернулись и больше этот костюм не демонст­рировали.