Александр Ширвиндт - Schirwindt, стёртый с лица земли [calibre]

Но на съемках фильма «Трое в лодке, не считая собаки», которые проходили на Немане в районе города Тильзита, мы, пока шла подготовка, отправились рыбачить и позвали с собой Андрюшу. В фильме есть эпизод, когда на удочку попался огромный сом (естественно, муляж), и он тащит нашу лодку неведомо куда. Для этого нужны были водолазы. Мы дали Миронову удочку, предварительно кое о чем договорившись с водолазами. Мужики подкрались под дну и аккуратно подцепили Андрюшке на крючок окуня граммов на шестьсот. Боже, что было с Андреем! Восторженный, он носился среди группы, показывая каждому трепыхающуюся рыбу, и приговаривал: «Понимаете, это не они! Это я поймал! Я!»

В съемках, кстати, участвовали три собаки, три одинаковых фокстерьера. Один — просто убийца, сволочь, гад. Он все мог делать — он таранил лодку, танцевал, пел, улыбался. Но к нему нельзя было подойти, потому что он откусывал сразу все, что попадалось. Другого можно было держать за ухо, за ногу, можно было ему откусить нос, но при этом он оказался полным кретином и только жрао и лежал там, где его положат. А третий был чем-то средним. И вот они втроем играли эту одну «не считая собаки».

...Редко удается очутиться на рыбалке в без­людном месте. Так называемая частная жизнь в нашей актерской профессии вообще суще­ствовать не может, если актерское лицо при­мелькалось в народе. Спрятаться некуда, пото­му что народ у нас везде и его много.

В одна тысяча девятьсот... году мы с моим другом и партнером выкроили несколько дол­гожданных летних дней и на моем частном автомобиле «Победа» (выпускался когда-то та­кой маленький БТР для семейных нужд) дви­нулись по наводке под город Вышний Воло­чек на никому не известные Голубые озера, чтобы порыбачить и отключиться от общест­венной жизни. Наводчики гарантировали глушь и уединение. Пробиваясь двое суток че­рез овраги, ручьи и дебри, мы неожиданно вы­рвались к озеру и, даже не разобравшись, го­лубое оно или нет, раскинули палатку, оку­нулись, и я, как самый ленивый в дуэте, плюхнулся на траву, а Державин, как самый рыбак, тут же голый по что-то пошел в воду и закинул удочку. Тишь, глушь, одиночество и счастье!

— О, господи, ..........., благодать-то ка­кая! — вырвалось у меня.

На эту реплику из-за мысочка выплыла лодка, в которой сидела дама в раздельном сиреневом купальнике, а к веслам был прикован плотный мужчина в «майке» из незагорслого тела.

— Коль! — нежно сказала дама. — Смотри: голый — это Державин, а матерится — Шир­виндт.

И уплыли...

Оказалось, за мысочком располагался Дом отдыха среднего машиностроения и от Выш­него Волочка по шоссе до него добираться минут сорок

К сожалению, ушли многие друзья. Их ры­боловное «богатство» перешло ко мне по на­следству. Кроме того, возвращаясь из каждой зарубежной поездки, я обязательно привожу что-то новенькое. Казалось бы, покупая оче­редную спиннинговую катушку, четко осоз­наю, что дома лежат еще штук двадцать. Но удержаться невозможно: ностальгическое ощущение дефицита, когда поплавки делали из шампанских пробок, а четырехсекционные бамбуковые удилища были верхом пижонско­го благополучия.

Помню, тыщу лет назад летели мы впервые в Канаду, и наш самолет посадили ночью на дозаправку в Шенноне. Мы вышли в полутем­ный зал аэропорта и увидели огромный су­пермаркет, в котором все было и никого не было. Мы, как в Эрмитаже, стали по нему про­гуливаться — денег-то ни у кого нет, — и вдруг я увидел огромную корзину, в которой лежала голубая леска — 0,8. Что делать? Оставалось только одно — украсть! Полтора часа я кружил около этой корзины с леской, брал ее, клал обратно. Страшно же первый раз выехать за границу и быть арестованным прямо в аэропорту дозаправки. Когда объявили посадку и все табуном пошли в самолет, я зажмурился и положил леску в карман. Мокрый, зашел в салон и все ждал — сейчас задержат. Но ничего. До сих пор эта леска у меня лежит — мы же на акул не охотимся. Иногда супруга отматывает от нее метра два и сушит мои трусы на даче...

Долго мучился вопросом о строительстве в городе Ширвиндте злачных мест — казино и ипподрома. Так как к азартным играм меня подпускать нельзя, то я вынужден посещать заведения, где нет тотализатора.

Лет пятнадцать тому назад мы были на гаст­ролях в Атлантик-Сити с театром Чехова. Там в каждом казино свой огромный концертный зал. У меня сохранилась афиша, где написано: «12 июля — Лайза Миннелли; 20 июля — «Чествование», в ролях: Александр Ширвиндт... 25 июля — Майкл Джексон». Жили мы тут же, в отеле при казино. А кругом — автоматы, и рулетки, и покер, и блэк-джек... Но я решил взять себя в руки и искушению не поддаваться: мол приехал сюда работать и зарабатывать. И все бы ничего, но нам выдали талоны на питание в столовку для крупье. Идти туда нужно было через игровые залы, а вокруг все сияет, ма­нит... Короче, были мы там пять дней, сыграли три спектакля, за каждый из которых мне за­платили по тысяче долларов. А домой я при­ехал из этого Атлантик-Сити, задолжав три тысячи, то есть проиграв весь свой гонорар плюс еще столько же. Поэтому сейчас, если кто-то из близких видит меня около подобно­го заведения, сразу вяжет и уводит в другую сторону.

В начале 60-х, когда я только-только учил­ся гибнуть на бегах, мой доверчивый и интел­лигентный папа попросился со мной на иппо­дром, чтобы вникнуть в суть этой пагубной страсти.

На бегах тогда существовали ростовщики. Был знаменитый сеньор Помидор — с крас­ным лицом. Он круглые сутки торчал на бе­гах — ходил с авоськой, в которой лежали бу­тылка кефира и бутерброд.

В чем смысл гибели на бегах? Я проигры­ваю, проигрываю, проигрываю, а в 13-м заезде бежит лошадь — и я «точно» знаю, что она придет. А денег уже нет. И тогда — к сеньору Помидору: 3 - 5, 5 - 8, 8 - 12. Трешку берешь — пятерку отдаешь и так далее. Посколь­ку тогда это преследовалось, Помидор чужим не давал — а завсегдатаев он знал наизусть.

Я все спустил, у папы денег нет. А Помидо­ру я был должен и подойти к нему не могу. По­сылаю папу. И папа своей наивностью произ­вел такое титаническое впечатление на Поми­дора, что он ему дал денег.

Папина обескураживающая мягкость и ин­теллигентность нередко ставила в тупик суще­ствования как его самого, так и людей, с кото­рыми приходилось общаться. Помню траги­комический случай, произошедший, когда мы жили под Звенигородом у родительских дру­зей — физика-ядерщика Алиханова и скри­пачки Славы Рошаль — в академическом по­селке Мозжинка. Однажды папе срочно надо было выехать в Москву, и он, проголосовав, сел в черную машину рядом с водителем. Все 60 километров бедный папа высчитывал, кто его везет — сам академик или его шофер. Эти муки кончились у Киевского вокзала, когда папа, набравшись храбрости, спросил: «Изви­ните, ради бога, в какой форме я мог бы выра­зить вам свою благодарность?» На что не то академик, не то водила ответил: «С тех пор, как изобрели деньги, ваш вопрос звучит ритори­чески».