Александр Ширвиндт - Schirwindt, стёртый с лица земли [calibre]

...При помощи второго тестя Державина — Буденного — я был пущен на правительствен­ную трибуну ипподрома — как партнер родст­венника Буденного. Потом, когда Михал Ми­халыч с Буденным развелся, меня опять вы­швырнули вниз.

Вообще в своем городе не хотелось бы возводить старые пагубные привычки. На сегодня из пагубных привычек осталась одна — курение.

Я поздно задымил, уже в институте. Сначала курил папиросы — «Беломорканал». Потом у нас произошла оранжевая революция, и мы перешли на сигареты «Дукат» в оранжевых па­чечках, по 10 штук в каждой. Начинали с сига­рет, потому что трубку тогда курил один чело­век в стране — Сталин.

Трубкой меня заразил значительно позже мой друг, замечательный оператор-междуна­родник, к несчастью, уже покойный, Вилли Го­ремыкин. Он ездил на съемки за границу со всеми вождями и генсеками — входил в ко­манду хроникеров программы «Время» и все­гда привозил «оттуда» что-нибудь, а мы, как птенцы, ждали с открытыми клювами — кому джинсики перепадут, кому грампластинка...

Но первым приобщил нас к трубке Виктор Суходрев. Витя работал на переговорах со всеми — начиная, кажется, с Линкольна и Ва­шингтона и заканчивая Рузвельтом и Черчил­лем. Он гениальный переводчик — смог, на­пример, перевести хрущевскую «кузькину мать» на язык Шекспира. Когда он возвращался с очередной встречи за рубежом, мы ехали на дачу, гуляли, естественно, пили. И устраива­ли традиционную игру: кто первый по-пластунски доползет от одного конца забора до другого. Четыре часа утра. Ползем втроем, за­дыхаясь, между лягушек. Берем тайм-аут в се­редине пути и спрашиваем Витю: «Ну, расска­жи — здесь никого нет». И он говорил: «Только никому, сугубо между нами, не проболтай­тесь». Мы клялись молчать, и он выбалтывал политические тайны. Утром слово в слово эти тайны были в газете — великий профессионал.

Витя тогда жил в Каретном ряду. У него со­бирался элитный «трубочный салон» — такой внутренний клуб середины шестидесятых. Тех, кто курил трубки, можно было по паль­цам пересчитать. Среди них — иностранные корреспонденты и наши, но с именами Луи и Люсьен. На столе стояли диковинные по тем временам виски, орешки... Лежали иностран­ные журналы — «Плейбой», например. Виктор привозил их свободно, потому что летел с Хрущевым и его не «трясли». У любого друго­го приземление с такой прессой могло стать последним.

В наш «салон» приезжал из Ленинграда из­вестный трубочный мастер Киселев и устраи­вал показ новых работ. Он открывал неверо­ятных размеров бархатный чемоданчик, на­поминающий готовальню чертежника. А там, в ячейках, подобно циркулям и рейсфедерам, лежали трубки. Мы общались и походя разгля­дывали работы Киселева. По тем временам трубки стоили недешево, в среднем рублей семьдесят — при зарплате в девяносто это впе­чатляло.

Если трубки, которые привозил мастер, не подходили, можно было набросать эскиз и попросить сделать на заказ. Ведь даже архидо­рогая трубка могла не быть тебе к лицу и не са­диться на прикус.

У меня есть несколько трубок Киселева, а также другого уникального мастера — Алек­сея Федорова.

У Вити Суходрева тоже были трубки Федо­рова, и с этим связана одна историческая байка. Как-то в начале 70-х в СССР приехал Гарольд Вильсон, в тот момент, кажется, премьер-ми­нистр Великобритании. Этакий совершеннейший лорд вдруг впервые оказался в стране, где, по его, очевидно, разумению, по улицам долж­ны ходить медведи, а глава государства дол­жен сидеть в Кремле в лаптях и косоворотке. Но вместо медведя Вильсону повстречался Суходрев — элегантный, красивый, похожий на молодого Алена Делона и одетый получше британца. А когда Витя заговорил на англий­ском, Вильсон вообще онемел. Он же не знал, что Витька в детстве долго жил в Англии и не просто владеет языком, а различает все диа­лекты и наречия — на слух определяет, из ка­кой части Великобритании родом тот или иной человек.

У британца во рту торчала трубка. И у Витьки трубка — федоровская.

Вильсон, пообщавшись с Суходревом, оце­нил его профессионализм и перед отъездом сказал: «Потрясен вами, сэр. Позвольте сделать подарок в знак уважения и признательности».

И протянул трубку. Витя взял. В трубочном мире считается высшим шиком обменяться трубками — рот в рот. У Вильсона была жутко крутая Dunhill — номерная трубка, а взамен он получил неизвестно что. Вильсон Витькин по­дарок передал помощникам, и те забросили его в кейс. Словом, английская делегация уле­тела домой, и жизнь потекла своим чередом. И вдруг недели через две здание МИДа на Смо­ленской площади затрясло, как при землетря­сении, все заходило ходуном: Суходрева сроч­но разыскивает Вильсон! Почему? Зачем? Витьку вызвал на ковер тогдашний министр Громыко и строго потребовал доложить, что случилось. Суходрев недоумевал. Оказалось. Вильсон из интереса все-таки покурил федоровскую трубку и до того обалдел, что бросил­ся звонить в Москву.

У меня могло бы сохраниться больше фе­доровских трубок, если бы не художник Куксо. Он профессионал-вымогатель, знает про трубки все и у кого — какие. Придет в гости и начинает нудить: «Зачем тебе эта труба? У тебя прикус другой. Она тебе не идет. Ой, да тут ка­верна!» Как ты такую гадость можешь держать во рту?! Отдай мне, а я подарю тебе цельную». В конце концов забалтывает, забываешься на секунду и, когда приходишь в себя, видишь в руке какой-то обмылок, от Куксо доставший­ся. А он, счастливый, уже убегает, унося добы­чу. Я эту схему иногда проверяю на Говорухи­не, но я его люблю и не злоупотребляю мето­дом.

Из живых классиков остались Куксо да Юрка Рост. Витя Суходрев сейчас мало курит. Остальные поумирали. На смену великим при­ходят нувориши. Они только учатся держать трубку во рту — смотреть неаппетитно.

Раньше, когда настоящих курильщиков было больше, а трубок меньше, за хорошую трубу жизнь отдавали. Сейчас трубок у меня много, но это не коллекция, а свалка — навале­но в кучу. Когда в доме делают уборку и выме­тают пепел из всех углов, постоянно норовят прихватить веником парочку трубок и отпра­вить их под шумок в мусорное ведро. В прин­ципе, могу ничего не заметить — учет моих трубок никто не ведет.

Думаю, штук сто у меня есть. Почти все в деле. Я их курю, они теряются, падают, лома­ются. Многие друзья с возрастом бросают ку­рить, их трубки переходят ко мне. Когда умер Гриша Горин, его жена Люба отдала мне шесть трубок. Одну из Гришиных я подарил Янков­скому, другую передал Росту.

У меня никогда не было проблемы, что привезти друзьям-курильщикам в подарок из-за рубежа. Конечно, табак. Ведь в нашей стране мы курили жмых, настоящий табак яв­лялся редкостью. Сейчас в любой подворотне 150 марок табака, а тогда из всего богатства сортов доступны были лишь три: «Золотое руно» создавалось в Москве, а «Трубка мира» и «Капитанский» имели хождение в Ленинграде. Друзья привозили нам табачок из Питера, а мы взамен слали им свой.