Александр Ширвиндт - Schirwindt, стёртый с лица земли [calibre]

У нас есть Ваша вырезка. Это когда вы разговаривали в дружеской беседе с арти­стом А Мироновым в «Литературной газете» 24 сентября 1975 года. Мы с подругой Валей ее часто читаем. Наша самая заветная меч­та увидеть Вас живым! Но мы никогда не ви­дели! У нас к Вам очень большая, а, возможно, и дерзкая просьба. Помогите нам достать билет на Вас! Мы понимаем, что у Вас нет на это свободного времени. Один человек нам сказал, что артистам приходится запоми­нать роли наизусть. Правда ли это? Мы еще раз извиняемся за наше беспокойство. По Ва­шим глазам — «зеркалу души» — мы считаем Вас очень добрым и очень отзывчивым челове­ком с большой буквы и надеемся на эти ваши чувства!

Мы придумали сделать так: Вы, может быть, можете, если Вам нетрудно, оставить билет в окошке, где касса, в конверте, кото­рый мы высылаем. А мы придем с деньгами 10 апреля с утра и можем прийти еще. Толь­ко мы уезжаем с 30 числа. Очень умоляем Вас об этом! Как пишут в стихах: «Дорога в жиз­ни одна, Ведет лишь к смерти она». И мы не знаем, когда еще приедем в г. Москву!

Мы Вас очень-очень просим. Мы никогда никого ни о чем не просили!!! Это первый и по­следний раз!!! Будем с большим нетерпением надеяться!!!

О своей жизни и своем впечатлении от Вас мы опишем в следующем письме.

До свидания

С большим комсомольским приветом

к Вам —

Люда и Валя

6 апреля 1978года».

«Здравствуйте, уважаемый Александр Ширвиндт!

Меня зовут Сергей. Мой дед, председатель колхоза «Третья пятилетка», достал билеты на «Маленькие комедии большого дома». Мне очень понравилось Ваше выступление. Вы го­ворили про Сергея, как про меня. Я много по­нял. Я теперь не «равносторонний треуголь­ник». У меня действительно, как Вы сказали, были все тройки, но теперь — Вы, наверное, не поверите — у меня осталось только четы­ре тройки — по алгебре, химии, русскому и английскому языку. Спасибо Вам большое за то, что благодаря Вам я многое понял и вооб­ще, хотя я в 8-м классе, но пьеса, особенно Вы, говорили про меня и про многих из нашего Класса. Когда закончу школу, хочу стать ар­тистом, как Вы.

Очень прошу ответить на мое письмо. Как Вы стали артистом? Что Вы мне посове­туете? Мама не хочет, чтобы я был арти­стом, но я знаю, чтоуменя получится.

Очень жду ответа.

Сергей, Москва».

«Здравствуйте; Александр!

Прошу извинить меня, но я не знаю Вашего отчества. И еще: прошу, представьте, что Вам пишет не девушка, а просто чело­век. Вы ведь артист, Вам это, по-моему, представить просто.

Знаете, почему я так хочу? Находятся еще девушки, которые пишут артистам, мужчинам всякую чепуху. Но им можно про­стить — они молоды и глупы. Я пишу Вам без какой-либо корысти.

Сначала — о Вас. Вы верите в любовь с первого взгляда? Только помните наш уговор (я — не девушка). Любовь не простую, земную, а любовь к таланту. Сейчас я посмотрела по телевизору «Бенефис» Л. Голубкиной с Вашим участием и подумала: «Да он и интересный человек!»

Вот тут я должна сказать немного о себе. Вы знаете, я очень жалею, что родилась женщиной (вообще-то это не ново!). Меня всегда тянет к мужчинам, но, во-первых, не ко всем, а к интересным, умным, а во-вторых, не с теми чувствами, которые свойственны женщине, а с чувством узнать что-то инте­ресное от них.

Но вернемся к Вам. Мне захотелось с Вами поговорить.. Нет, не поплакаться в жилетку, а поговорить, посоветоваться.

Я убедилась в там, что Вы очень серьезный актер и человек. Когда я смотрела эпизод, где Вы говорите: «Боже мой! Что это сегодня творится? Мама?!!» — я просто чуть не виз­жали от восторга. Я просто пожирала Вас на экране глазами. Ловила каждый жест, ка­ждый взгляд. Иногда казалось, что я играю вместе с Вами... Но вот последняя сцена. Этот взгляд при словах о том, что «смогу ли я жить без вас» (извините, не помню дословно). Эта сцена полностью драматическая.

Не знаю, может, Вы и играете серьезные роли (я Вас ведь не видела), но мне кажется, что Вы больше драматический актер, чем комедийный.

Какое-то у меня нескладное письмо полу­чилось. Вы, наверное, не поймете меня. Я не буду переписывать письмо на чистовой, по­тому что могу передумать посылать Вам его. А послать надо.

Теперь, когда Вы прочитали письмо, суди­те сами: или не обратить на него внимания, или обратить. Я буду считать за счастье, если Вы хоть чем-нибудь (пусть просто от­крыткой) дадите знать, что получили мое письмо.

С уважением, Лидия.

26 сентября 1975 года».

Самоирония самоиронией, но все-таки хо­чется поместить в музей что-либо искренне-пародийно-интеллигентно-грамотное. Пока мой друг Михаил Швыдкой оставался очень большим начальником, публиковать его послание было опасно. Могли заподозрить,что я использую его высокое положение в сво­их рекламно-корыстных целях. Но теперь, ко­гда он начальник пожиже, а друг такой же, уже можно поместить его спич в отдел писем.

«ТОСТ ЗА СТАРОГО ДРУГА.

Дорогой Шура!

Глубокоуважаемый Александр Анатольевич!

Поднимая свою рюмку, чтобы выпить за твое здоровье, как положено в мгновения вся­кого юбилея, а тем более 70-летия, вовсе не боюсь пафоса, подобающего случаю. Несмот­ря на то, что мы любим с тобой одну и ту же закуску времен советского средневековья, а именно кильки в томате, сайру и баклажанную икру из железной банки, которую можно на­мазывать на ломти любительской колбасы или сала (соленые огурцы и помидоры, разу­меется, всегда в радость!), и уже много лет за­пиваем это гастрономическое великолепие одним и тем же сорокаградусным напитком, ни хуже ни лучше которого, по справедливому суждению В. С. Черномырдина, в мире нет.

Я и поныне храню чувство нервного вос­торга, обрушившегося на мою хрупкую юно­шескую душу, когда я впервые увидел тебя на сцене Театра имени Ленинского комсомола в незабываемой роли немецкого фашиста в штабе Гудериана, если не ошибаюсь. Там было много фашистов почему-то совершенно неарийского вида, но ты уже тогда выделялся из массовки независимо-отчужденным видом и абсолютным презрением к чудовищному тек­сту. Похоже, что твой герой уже тогда — в пер­вые годы войны — знал, кто победит, и не же­лал участвовать в бессмысленном сопротив­лении.

Ты работал с выдающимися режиссера­ми — А. В. Эфросом и В. Н. Плучеком, М. А. За­харовым и Э. А. Рязановым — и сыграл в их спектаклях и фильмах удивительные роли от Людовика XIV до графа Альмавивы. Но вместе с этим ты всегда был словно сам себе режис­сер. Ты нырял в текст первоклассных ролей и выбирался на сушу подмостков, сохраняя не­зависимость и легкую надменность, которая присуща тем, кто барственно гуляет сам по себе. Будто роль кинорежиссера из порази­тельного эфросовского спектакля, и поныне щемящего душу, «Снимается кино» по пьесе Э. Радзинского — советский перифраз феллиниевских «8 1/2» — вошла в твою плоть, в твое бытие раз и навсегда. Феномен недовоплощенности живет во всех твоих работах, во всей твоей жизни, которая только чужим лю­дям может показаться жизнью баловня судь­бы, легким дыханием ануевского Орнифля, которого ты сыграл всем на радость. Тебя счи­тают продолжателем традиции неунывающе­го Балиева, создателя бессмертного мхатов­ского кабаре «Летучая мышь», но Балиев не до­жил до твоих лет, поэтому, наверное, в его шутках даже в пору эмиграции не было той го­речи, что есть у тебя. Да к тому же Балиев не тя­нул такой корабль, как нынешний Театр сатиры, — тут уж точно не до шуточек (при всем моем почтении к коллективу!).