Виктор Кунин - Последний год жизни Пушкина

С. Н. Карамзина — А. Н. Карамзину.

3 ноября 1836. Из Петербурга в Баден-Баден.

Любезный друг Александр Сергеевич, много бы было об чем писать да некогда. Что ты не аккуратен, это дело известное. Несмотря что известно — надо тебе это сказать и коли можно и помочь. Белинский получал от Надежина, чей журнал уже запрещен, 3 т(ысячи). Наблюдатель предлагал ему 5.— Греч тоже его звал. — Теперь коли хочешь, он к твоим услугам — я его не видал — но его друзья, в том числе и Щепкин, говорят, что он будет очень счастлив, если придется ему на тебя работать. — Ты мне отпиши, и я его к тебе пришлю. — «Современник» твой — очень хорош для меня, но не всем нравится. Предлагаю тебе помещать кой-что по художественной части, — т. е. говорить о Брюллове, что он делает, — там у вас художникам работ очень много, для иногородных и московских жителей это будет любопытно. — Еще скажу тебе, любезный друг, что напрасно ты не надписываешь, к кому, на «Современнике», для раздачи, — который ты ко мне посылаешь, — ибо, я так полагаю, ты на этот счет мне не писал. Я раздавал как умел, припоминая тех, которым ты роздал 1-ый нумер — исключая Ивану Ивановичу Дмитриеву, которому без надписи не смел послать — и потому у него двух последних нумеров нету. — Ты, вероятно, слава богу здоров, жена и дети тоже. — Брат же твой, т. е. по жене — Сергей — женится на баронессе Шенк ; был сейчас у меня — и объявил мне, звал меня к себе. Завтра увижу я новую бел серу [301] Искаж. от фр. belle-soeur — золовка. Натальи Николаевны и тогда отпишу, как я ее нашел. Покуда скажу тебе, что, по словам Сергея Николаевича, у нее приданого не было — и не будет. Теща твоя извещена им же, но ответу еще не имеется. Женится он в Туле . Мои же дела идут шершаво, т. е. ныне что завтра — плетусь помаленьку. Жена моя опять брюхата. Сердилась на тебя немного, что ты ей не высылаешь никакой моды — теперь перестала — забыла, и потому ничего не присылай, у тебя денег нет — а будут — так сочтемся, комиссии же тебе давать нельзя — со старым счетом ты мне должен 3 тысячи. Прощай. Приезжай ко мне в Москву — и прошу слово свое взять назад — не останавливаться у меня: иначе ты потеряешь единственного преданного тебе человека. — Прощай, будь здоров и счастлив. Жена моя и я — свидетельствуем наше почтение Наталье Николаевне.

Весь твой П. Нащокин .

П. В. Нащокин — Пушкину.

Конец октября — начало ноября 1836.

Из Москвы в Петербург.

<���…> В среду мы отдыхали и приводили в порядок дом, чтобы на другой день, день моего ангела, принять множество гостей из города; в ожидании их маменька сильно волновалась, но все сошло очень хорошо. Обед был превосходный; среди гостей были Пушкин с женой и Гончаровыми (все три — ослепительные изяществом, красотой и невообразимыми талиями), мои братья, Дантес, А. Голицын, Аркадий и Шарль Россет (Клементия они позабыли в городе, собираясь впопыхах), Скалон, Сергей Мещерский, Поль и Надина Вяземские (тетушка осталась в Петербурге ожидать дядюшку, который еще не возвратился из Москвы) и Жуковский. Тебе нетрудно представить, что, когда дело дошло до тостов, мы не забыли выпить за твое здоровье. Послеобеденное время, проведенное в таком приятном обществе, показалось очень коротким; в девять часов пришли соседи: Лили Захаржевская, Шевичи, Ласси, Лидия Блудова, Трубецкие, графиня Строганова, княгиня Долгорукова (дочь князя Дмитрия), Клюпфели, Баратынские, Абамелек, Герсдорф, Золотницкий, Левицкий, один из князей Барятинских и граф Михаил Виельгорский, — так что получился настоящий бал, и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина, который все время грустен, задумчив и чем-то озабочен. Он своей тоской и на меня тоску наводит. Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает все те же шутки, что и прежде, — не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой в конце концов все же танцевал мазурку. Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий. Боже мой, как все это глупо! Когда приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он было согласился, краснея (ты знаешь, что она — одно из его отношений, и притом рабское), как вдруг вижу — он внезапно останавливается и с раздражением отворачивается. «Ну, что же?» — «Нет, не пойду, там уж сидит этот граф». — «Какой граф?» — «Д'Антес, Гекрен что ли!» <���…> (фр.)

С. Н. Карамзина — А. Н. Карамзину.

19–20 сентября 1836.

Из Царского Села в Баден-Баден.

Второго ноября 1836 г., как считает последний по времени исследователь первоисточников «дуэльной темы» С. Л. Абрамович, Наталья Николаевна Пушкина получила приглашение Идалии Григорьевны Полетики, своей приятельницы и дальней родственницы, посетить ее. Наталья Николаевна поехала, но вместо хозяйки встретила там одного Дантеса. Она вскоре вырвалась и, если верить рассказам Вяземской, явилась к ней «вся впопыхах» и в смятении чувств.

Третьего ноября кем-то был сочинен, размножен и разослан друзьям Пушкина анонимный пасквиль. Четвертого ноября поэту передали это письмо, замаравшее честь его жены и нанесшее ему оскорбление, которое, как он считал в соответствии с понятиями того времени, смыть можно было только кровью. С того самого дня ведется расследование: кто автор гнусной анонимки; зачем он (они?) ее сочинил и отправил; при каких конкретных обстоятельствах это произошло. Абсолютно четкого ответа на поставленные вопросы нет до сих пор. Все рассуждения самого поэта (переданные мемуаристами), его друзей, последующих исследователей-пушкинистов, криминологов, других экспертов, а также дилетантов, горячо заинтересованных в судьбе поэта, окончательного результата не дали. Сделано множество наблюдений, выявлена бесконечная цепь фактов, иногда бесспорных, но версии остаются версиями, предположения предположениями, эмоции эмоциями, а неопровержимых доказательств нет. Поэтому изучая вопрос, который стал уже всенародной болью, надобно помнить: пушкинисты выяснили для нас мельчайшие подробности происходившего, но все, что сказали они об авторах пасквиля, носит характер более или менее убедительных гипотез.