Виктор Кунин - Последний год жизни Пушкина

Не совсем ясно, последовал ли Гагарин сразу же совету Долгорукова. Письмо его (№ 13), вдобавок адресованное частному лицу, появилось лишь через два года — и не в «Современнике», а в «Биржевых ведомостях».

Само собой разумеется, что никакая полиция Аммосова (и тем более — Данзаса!) не нанимала распространять слухи о Долгорукове, как считал мнительный князь. Но разрешить публикацию такого рода соображений власти, действительно, могли, так как беглого князя сильно ненавидели, да и к Гагарину не благоволили. Чуть ли не с детства князь Петр Долгоруков шокировал чопорное общество разного рода выходками [306] О нем см. главу «Долгоруковские бумаги» в кн. Н. Я. Эйдельмана «Герцен против самодержавия», изд. 2-е. М., 1984. . Хромой от рождения, он был зол, ироничен, терпеть не мог всеобщего лицемерия и ханжества. Очень рано за какие-то прегрешения по повелению Николая I его выгнали из камер-пажей. В зрелых летах он занялся генеалогией русских дворянских родов, постигая не только важные исторические события, но и сплетни, окружавшие родовитых князей и графов. Все это вызвало у него еще большее презрение к «потомкам подлостью прославленных отцов». Но и те мстили ему ненавистью за разоблачения. «Я знавал многих стариков, — вспоминал потом Петр Долгоруков, — я всегда любил вызывать их на разговоры, слушать их, записывать их рассказы; воспоминания некоторых из них шли далеко назад и часто основывались на воспоминаниях других стариков, которых они сами знали в отдаленные дни их молодости. Явись к большей части таких людей человек, занимающийся историей, хоть будь Тацитом или Маколеем, ему бумаг этих не сообщат… Но явись человек, хотя бы ума ограниченного, только занимающийся родословными, и ему поспешат всё показать и всё сообщить». Здесь, к сожалению, не место рассказывать удивительную биографию этого человека, люто ненавидевшего Николая I и бывшего одним из самых опасных противников самодержца в среде политических эмигрантов. Н. Я. Эйдельман цитирует еще одно из писем Долгорукова Гагарину: «Мы с тобою, — пишет Долгоруков в начале 1860-х годов, — помним поколение, последовавшее хронологически прямо за исполинами 14 декабря, но вовсе на них непохожее; мы помним юность нашего жалкого поколения, запуганного, дрожащего и пресмыкающегося, для которого аничковские балы составляли цель жизни. Поколение это теперь управляет кормилом дел — и смотри, что за страшная ерунда. Зато следующие поколения постоянно улучшаются, и не взирая на то, что Россия теперь в грязи, а через несколько лет будет, вероятно, в крови, я нимало не унываю, и все-таки гляжу вперед я без боязни ». Трудно даже представить себе, чтобы человек, рассуждающий подобным образом и заканчивающий рассуждение словами величайшего из русских поэтов, стал бы по собственной воле косвенным участником убийства этого поэта. Долгоруков окончательно выехал из России в 1859 г., став автором книги «Правда о России» и издателем журнала «Будущность», которые, как на быка красное, действовали на самовластный царский режим.

В пользу Долгорукова говорят и его, пусть не бесконфликтные, но полные взаимного уважения отношения с замечательными публицистами-революционерами, также оказавшимися в эмиграции. В 1861 г. П. В. Долгоруков писал: «Всем известны высокий ум А. И. Герцена, его блистательное остроумие, его красноречие, своеобразное, колкое и меткое, и замечательные способности Н. П. Огарева, являющего в себе весьма редкое сочетание поэтического дара с познаниями по части политической экономии и с даром обсуждения вопросов финансовых и политических. Мы не разделяем политических мнений г.г. Герцена и Огарева: они принадлежат к партии социалистов, а мы принадлежим к партии приверженцев монархии конституционной, но мы душевно любим и глубоко уважаем Александра Ивановича и Николая Платоновича за их благородный характер, за их отменную благонамеренность, за их высокое бескорыстие, столь редкое в наш корыстолюбивый век».

Когда в 1863 г. уже новый царь потребовал возвращения князя в Россию, тот на имя начальника III Отделения ответил: «…вы требуете меня в Россию, но мне кажется, что, зная меня с детства, вы могли бы догадаться, что я не так глуп, чтобы явиться на это востребование? Впрочем, желая доставить вам удовольствие видеть меня, посылаю вам при сем мою фотографию, очень похожую. Можете фотографию эту сослать в Вятку или в Нерчинск, по вашему выбору, а сам я — уж извините — в руки вашей полиции не попадусь и ей меня не поймать». Словом, неоднозначная, как мы теперь говорим, это была фигура: ненависть к деспотизму, действенное свободолюбие — с одной стороны; желчность и презрение к людям, порой доходящие до человеконенавистничества — с другой. Все же, если подходить к личности Петра Владимировича чисто психологически, напрашивается вывод: он не стал бы писать и отправлять пасквиль Пушкину. Но кроме общих психологических мотиваций есть еще конкретные факты (или домыслы), от которых так просто не отмахнешься: кто-то видел, якобы, как «кривоногий князь» разводил пальцы рожками за спиной у Пушкина на балу; кто-то утверждал, будто князь имел возможность в доме на Миллионной улице, где жил он вместе с И. С. Гагариным, без труда взять со стола такую же бумагу, на которой написан пасквиль, — Гагарин всегда ею пользовался. Но самый страшный, убийственный для П. В. Долгорукова (правда, через 59 лет после его смерти) довод привел П. Е. Щеголев. В 1927 г. он решил провести «следственный эксперимент» — предъявил сотруднику ленинградского губернского уголовного розыска А. А. Салькову два сохранившиеся экземпляра пасквиля, единственный уцелевший конверт с печатью, образцы почерков Геккерна, И. С. Гагарина и П. В. Долгорукова. Заключение было таким: «На основании детального анализа почерков на данных мне анонимных пасквильных письмах об А. С. Пушкине и сличения этих почерков с образцами подлинного почерка князя П. В. Долгорукова в разные годы его жизни <���…> я, судебный эксперт Алексей Андреевич Сальков, заключаю, что данные мне для экспертизы в подлиннике пасквильные письма об Александре Сергеевиче Пушкине в ноябре 1836 года написаны несомненно собственноручно князем Петром Владимировичем Долгоруковым».

Посчитав эту экспертизу неопровержимой, П. Е. Щеголев попытался все же найти мотивы поступков Долгорукова: «В 1836 году осенью, когда разыгралась семейная история Пушкина, Долгорукову еще не было полных 20 лет. Принял он участие в гнусной игре против Пушкина не по каким-либо личным отношениям к Пушкину (таких отношений мы не знаем), а просто потому, что, вращаясь в специфическом кругу барона Геккерна, не мог не принять участия в общих затеях <���…> Отчего не потешиться! Допустимо сделать предположение, что он-то и заострил диплом и направил намек в Николая, ибо никакой любви и преданности он не имел к царю, так жестоко обидевшему его и положившему конец его карьере. «Исторические подробности», которыми изобилует диплом, выдают в авторе любителя истории, а таким и был князь П. В. Долгоруков». Щеголев в своей книге собрал много данных о Долгорукове, однако насчет «исторических» подробностей вполне мог и ошибиться, тем более, когда речь идет о вчерашнем юнце.