Виктор Кунин - Последний год жизни Пушкина

Существовала и сложная психологическая подоплека. С одной стороны, Геккерн ревновал Дантеса и готов был, видимо, пойти на определенные шаги, чтобы скомпрометировать Пушкиных и побудить их, например, уехать из Петербурга. С другой стороны, Геккерн в определенный момент мог быть заинтересован в ухаживании Жоржа за женщиной замужней — это не могло кончиться женитьбой и не оторвало бы «сына» от «отца». Вскоре, правда, положение резко изменилось. Испугавшийся гомосексуалист задумал как можно скорее женить «сынишку». Тогда и выплыл брак с Екатериной Гончаровой.

Если до дуэли друзья и знакомые Пушкина не были уверены в авторстве Геккерна (даже отвергали такую возможность), то после гибели поэта они вскоре пришли к убеждению, что Пушкин был прав.

Анна Андреевна Ахматова, подходившая к гибели Пушкина не только как поэт, но и как проницательный исследователь, писала: «Голландский дипломат барон Геккерн не был ни Талейраном, ни Меттернихом.

Ни на что большее его, очевидно, не хватило бы, но образовать то, что мы теперь обозначаем изящным словом «склока», Геккерн мог и он, как мы видим, безупречно провел всю задуманную игру. Такого рода игры для потомства, естественно, превращаются в карточный домик. Дунул и нет. Это происходит оттого, что выплывают взаимно друг друга уничтожающие документы, и вообще тайное становится явным. Тем не менее у Пушкиных был опасный и опытный враг. И Пушкин это знал».

Недавно ленинградский пушкинист Л. А. Черейский [305] См. газету «Пушкинский праздник», 25 мая — 7 июня 1987. выдвинул любопытную гипотезу о том, как мог Пушкин с полной определенностью утверждать, что Геккерны причастны непосредственно к анонимному пасквилю. Дело в том, что на оборотной стороне конверта, присланного 4 ноября М. Ю. Виельгорскому и до сих пор хранящегося в Пушкинском доме, имеется цифра «58», написанная чернилами рядом с почтовым штемпелем. Этот номер «почтового отделения», как теперь бы мы сказали, а тогда мелочной лавки, из которых отправляли письма и которым присваивались соответствующие номера. Так вот, пасквиль, изготовленный в нидерландском посольстве целой группой приятелей Дантеса, должны были отправить именно из мелочной лавочки, находившейся в Большой Коломне в Прядильной или Покровской улице, в доме мещанина Фомина. По мнению Л. А. Черейского, Пушкин провел, так сказать, частное расследование и убедился дня через три в виновности Геккернов. Все это выглядит достаточно логично, хотя естественнее предположить, что Пушкин принимал во внимание прежде всего глубинные, психологические причины, а не посылал кого-то узнавать номера почтовых пунктов.

В документальной части этой и последующих глав читатель найдет ряд свидетельств о дальнейших действиях Пушкина и о его убежденности, что он знает автора подметных писем. Как бы то ни было, в тот же вечер — 4 ноября — Пушкин по городской почте послал Дантесу вызов на дуэль. Так начался последний акт драмы 1836–1837 гг., которая привела к гибели поэта. Жуковскому, тетке Натальи Николаевны Е. И. Загряжской и другим близким людям удалось лишь отсрочить несчастье почти на три месяца, но не предотвратить его.

Даже и после смерти Пушкин Геккернам мешал: его надо было скомпрометировать. А. А. Ахматова пишет: «От Геккерна же сразу после смерти Пушкина пошли слухи о том, что Пушкин был главой тайной революционной организации. Это делалось, чтобы напугать Николая I и Бенкендорфа, что, по-видимому, было не так трудно и имело следствием тайные похороны, где жандармов было больше, чем друзей».

Как бы ни различны были версии исследователей последних месяцев жизни Пушкина, все сходятся на том, что афера с «дипломами» была устроена не одним человеком, а несколькими. Геккерн-старший мог быть «изобретателем» самой идеи, но на него работали и исполнители. Их имена? Они как будто отыскиваются легко, поскольку известно, какие приятели Дантеса по Кавалергардскому полку могли собраться на Невском проспекте в Нидерландском посольстве. Дополнительное условие поиска: они должны быть хотя бы шапочно знакомы с Пушкиным и со всей занимавшей свет интригой. Полковники Александр Михайлович Полетика, Петр Петрович Ланской, штаб-ротмистр Александр Васильевич Трубецкой, братья Петрово-Соловово Григорий и Михаил Федоровичи. Могли быть там и непосредственно к кавалергардам не принадлежавшие люди: Константин Федорович Опочинин, Павел Александрович Урусов и еще кое-кто. При одном из двух сохранившихся до наших дней конвертов, в который был вложен пасквиль на имя Пушкина, остался сургучный оттиск печати с монограммой «АГ», изображением пальмовой ветви и циркуля. Владелец печати, по мнению Л. А. Черейского, — Андрей Павлович Гагарин. Его родственник, как предполагают исследователи, поневоле ставшие следователями, Григорий Петрово-Соловово мог воспользоваться этой печатью в целях конспирации. В таком случае, он — виновник? Это было бы упрощением проблемы. Нет ясности, каким путем могла оказаться печать на конверте, отправленном М. Ю. Виельгорскому, да и была ли она на других конвертах? Кроме того, семья Петрово-Соловово — старинные знакомые старших Пушкиных, репутация их ничем не замарана. Процент сомнения в виновности Геккерна теперь, после новейших исследований С. Л. Абрамович, Я. Л. Левкович и других стал совсем небольшим. Но как быть с теми, кого пушкиноведческая традиция считает причастными к составлению и рассылке пасквиля? Прежде всего это князья Петр Владимирович Долгоруков и Иван Сергеевич Гагарин. О них необходимо несколько слов сказать.

Собственно, обвинение против них, возникшее еще в ноябре и окрепшее после гибели Пушкина, основывалось на подозрениях, высказанных К. О. Россетом, одним из тех, кто получил анонимное письмо в двойном конверте. Россет считал, что его адрес — он жил с братом и с Н. А. Скалоном на одной квартире — написан настолько подробно («Клементию Осиповичу Россети. В доме Зонфтелебена, на левую руку, в третий этаж»), что здесь мог быть замешан лишь человек, бывавший у него в доме. Подозрение пало на «светских шалунов», частенько общавшихся с Геккернами — Долгорукова и Гагарина. И вот полтора века грязная печать подозрения на них остается, хотя время от времени и появляются веские аргументы в пользу их реабилитации.

В печати в первые четверть века после гибели Пушкина и думать нечего было упомянуть о его дуэли и о цепи событий, сделавшей эту дуэль неизбежной. Первое печатное обвинение было высказано только в 1863 г. А. Н. Аммосовым, записавшим воспоминания Данзаса, ставшие главнейшим источником наших сведений о дуэли Пушкина. Совершенно очевидно, что Данзас слышал имена Долгорукова и Гагарина от Клементия Россета и от других своих знакомых в Петербурге в 1837 г. Оба они, Долгоруков и Гагарин, жили тогда уже за границей, но в 1863 г. Долгоруков поместил в «Современнике» возмущенные возражения против распространявшейся версии гибели Пушкина (№ 10). Тогда же, из Лондона, он написал Гагарину, который находился в то время в Сирии: «Дорогой друг, целый век не имею от вас вестей, так что это письмо посылаю заказным ввиду важности его содержания. Русское правительство подкупило некоего Аммосова, штабного офицера, чтобы в книжонке, озаглавленной «Последние дни жизни А. С. Пушкина со слов Константина Карловича Данзаса» он вывел, будто мы с вами были причиной смерти Пушкина. Я знаком с этой гнусностью через помещенный в «Современнике» подробный обзор этой книжонки… Я тотчас же написал письмо редактору «Современника»; это письмо будет включено в 10-й номер моего журнала «Листок», который появится 4 августа. Необходимо , чтобы вы со своей стороны, вы сами, дорогой друг, написали письмо редактору «Современника» (Панаев умер, Некрасов отсутствует, поэтому журнал редактирует Пыпин). Поскольку почти наверняка русская цензура не допустит напечатания вашего письма, пришлите мне как можно скорее копию с него, но не с французским, а с австрийским курьером. Я помещу его в «Листке» и попрошу, чтобы его напечатали и в «Колоколе». Невозможно молчать перед лицом такой подлости… С Герценом и Огаревым у меня добрые отношения… Герцен и Огарев — по-настоящему добрые малые; правда, в политике они ищут вчерашний день, но они — благородные и честные люди. Всякое воскресенье мы обедаем вместе: поочередно — то я у них, то они у меня. Оба были возмущены гнусностью Аммосова».