Виктор Вейнблат - Майсен. Часть 2. «Времена не выбирают, в них живут и умирают»

«В блокадном Ленинграде уже больше года. Уже несколько раз на работе теряла сознание, а на ногах появились красные шишки. Их много, этих красных шишек, такие большие, что пришлось одеть чулки. Я подумала, от укусов комаров, но после четвёртого обморока, доктор сказал, это цинга, дистрофия.

Положили в палату Ивана Петровича Виноградова, где лежали врачи, профессора, медики-ученные со всего Ленинграда. Ивана Петровича в госпитале нет, он на передовой фронта. Лечить было нечем, силы иссякли, тело невесомое, не могу пошевелить пальцем, закрыть глаза. Сама насмотрелась, как умирают от дистрофии. У меня наступило полное равнодушие, безразличие, понимаю, что умираю, но не испытываю страха. К своей пище уже не прикасаюсь. Смотрю, как к тумбочке подходит крайне истощённый наш врач и жадно жрёт мою баланду…

Было уже совсем худо, когда услышала голос Ивана Петровича:

– Выдать для нашей сестрицы из НЗ (неприкосновенный запас) 10 уколов аскорбиновой кислоты и глюкозы. Эти 10 ампул глюкозы и аскорбиновой кислоты подарили мне жизнь».

Преступная армия Вермахта обстрелами уничтожала город. Городские улицы, промышленные предприятия, склады с продовольствием и прочие важные объекты методично обстреливают тяжёлой осадной артиллерией. Бомбовозы сбрасывают на город свой смертоносный груз. Попавшие под взрывы, оставались лежать на улицах. Туда же сбрасывали трупы с этажей домов. Никто из жителей не мог знать, когда, и по какому району начнётся обстрел.

И ещё из рукописи моей учительницы: «…Семнадцатилетняя девушка, кассирша продуктового магазина, в сопровождении мамы, вышла на улицу отнести дневную выручку в сберкассу. Неожиданно они попали под обстрел. Мать была убита сразу, а девушку без рук и обеих ног, с осколком в боку привезли к нам в госпиталь. Глядя на этот жалкий обрубочек, завёрнутый в кровоточащие бинты, мы, медсёстры, рыдая, молили Бога не дать, ей проснуться, дать умереть во сне. Но к утру, она очнулась и стала кричать: „Мама, мама, где деньги? Деньги целы? Мама ты где?“. Через несколько часов девушка скончалась».

А с противоположной стороны, европейцы, откусывая шоколад, сытые, одетые в тёплую амуницию спокойно, без сожаления наблюдали в бинокли, как вымирает население огромного города. Ещё и гордились своей работой. И это потомки выдающихся просветителей, авторы первых Конституций, многовековой христианской культурой. С Папским Ватиканом в конце-концов… Нет, такое мы не должны забывать, сколько бы лет не прошло. И нам, сыновьям блокадников, и нашим потомкам следует помнить

– Wer ist das der Europäer.

Ленинградский фронт бил врага, мужественно сражался. В старших классах средней школы, на летних каникулах, я работал два месяца на монтаже электростанции, ТЭЦ-1 Сумгаит. Мотивация у родителей была простой, «нехрен» три месяца болтаться по дворам и улицам, иди осваивай рабочую профессию, пригодится в жизни.

Проходя в обеденный перерыв через турбинный цех, я остановился и с восхищением стал рассматривать рельефный торс, оператора электрогенератора No 8. Лето было жаркое, оператор аккуратно вешал тельняшку подсушить на сквознячке. Его шрамы по торсу просто завораживали.

Заметил меня он жестом подозвал:

– И что стоим? Давай, подходи. Я тебя знаю, твой отец Блокадник, не так ли?

Я кивнул, подошёл. Так, мне посчастливилось познакомиться с ветераном ленинградского фронта, морским пехотинцем, слушать его истории. В следующие дни в обеденный час я уже спешил к турбине No 8 со своими кулёчком домашних котлет, луком, солью и хлебом. Отхлёбывая чай из термоса, мы говорили о жизни и, конечно же о войне на Ленинградском фронте. К сожалению, прошло много лет, и когда пишу эти строки, ни имени, ни фамилии героя вспомнить не могу, только внешность. Было ему лет 35, сильный, добрый, чем-то похож на бойца в тяжёлом весе, Федора Емельяненко.

Один из его рассказов я запомнил на всю жизнь: «Мы, молча, в белой маскировке пошли на немца, огибая убитых на снегу. Они, конечно, тоже нас заметили, не стреляли. Их унтер увидел в нас «лёгкую добычу», решил потренировать своих пехотинцев в рукопашной. Здоровые, хорошо обученные солдаты с победоносным рёвом повыпрыгивали из траншеи, с азартом на сытых лицах устремились на нас. Улыбались, гады. Нас как током пробило.

Заорали «УРА!» и со звериным оскалом, с матюгами схлестнулись в рукопашной. Все смешались в смертельном клубке. Бились штыками, прикладами, сапёрными лопатками, кому как сподручнее. В моём сознании бой завертелся в замедленном виде, глухие удары, вопли с разных сторон, кровь по снегу. Больше инстинктом, чем глазами, ощутил как их унтер, долговязый немец, разбрасывая наших, упрямо продвигается в мою сторону.

– На меня идёт, – пробило в сознании. – Сильный! Тренированный!

На мгновенье встретились взглядами…

Долговязый просчитался. Я с яростью вогнал ему меж рёбер штык, а выдернуть не могу. Дёрнул, не выходит, дёрнул… Вспышка в мозгах, искры из глаз, рухнул и потерял сознание…

Короче, крепко получил прикладом по голове. Каска спасла.

Очухался, приподнялся. Остатки немецких пехотинцев удирали со всех ног. Наши не преследовали, своих ещё живых подхватывали и в свои траншеи. Мне помогли встать на ноги. Бойцы рассказали, как унтер-вожак свалился, немцы дрогнули и побежали к своим траншеям.

– А тот, кто вас по голове прикладом, почему не добил?

– В рукопашной на упавшего не отвлекаются, вертеться надо, драться …один упал, ряды сомкнулись, – и засмеялся.

А я смотрел на оператора турбогенератора No 8 и в голове вертелось фраза «…изведал враг в тот день немало, что значит русский бой удалый. Наш рукопашный бой…».

Дома пересказал отцу эту историю. Да, -сказал отец, -я его знаю, он настоящий герой…

Офицерского пайка тридцатилетнему Илье явно не хватало, он мучительно сдвигался к дистрофии. А тут по делам службы командировали в штаб «Смольный». Зашёл и чуть не свалился в голодный обморок от струившегося по коридорам власти запаха жареных котлет и свежего борща. Штаб «Смольный» был островком Сытости в бушующем море Голода…

Я не собираюсь с осуждением комментировать этот эпизод. Враг терпеливо дожидался момента, когда воля блокадников иссякнет. Вместе с бомбами сбрасывались «миролюбивые» листовки, призыв к гражданам выходить из города. Всем была обещана работа в теплой и сытой Европе. Нужен был хаос, паника, отказ от сопротивления.

Жёсткое управление городом и обороной пресекала панику, мародёрство. В ином случае в город вошли бы финские головорезы и директива фюрера была бы досрочно выполнена.

Я просил Илью написать записку о Блокаде, но он отнекивался. То, что говорит пропаганда, это лишь половина правды. Я знаю о блокаде такое, за что арестуют и сгноят. Да и трудно это вспоминать, в памяти блокадный месяц пролетал, как один день, а что было пару дней назад не вспомнишь.