Татьяна Брыксина - Ипостаси: о них, о нас, обо мне

Милосердная дочь часто навещала его, приносила фрукты, сигареты, минеральную воду. И заметила однажды, что отец теряет адекватность восприятия окружающего мира, путается в коридорах, не очень связно говорит.

Мой Макеев с юности дружил с Ананко. В 1966 году они оба стали участниками областного телевизионного конкурса молодых поэтов. Победил Макеев, но на дружбу это не повлияло. Саша ездил к Василию на родину, в Клеймёновку. Им даже с поезда пришлось прыгать. А когда я училась в Москве на ВЛК и присылала мужу с поездом продовольственные передачи, Ананко обязательно оказывался среди счастливчиков, встречающих посылку. Пировали они знатно на московских харчах! Однажды я спросила Василия, почему так произошло в жизни Ананко? Может, его мало в семье любили, женщины сторонились? Он рассмеялся: «Да ты что! Ананко был орёл, красавец. Дамочки по нему вздыхали тайком». В это верилось с трудом. Я чаще видела Александра не в лучшей форме. А в последние годы – и говорить нечего. Хотя на молодых фотографиях, в белой рубахе при бабочке, он выглядел очень импозантно. А если к этому прибавлялось «поэт» (в 60-е-то годы!), то можно себе представить… И ещё одна деталь: Саша в молодости занимался боксом, имел чуть ли не первый разряд.

Александра Семёновича Ананко проводили благородно. Семья постаралась. А после ко мне приехала Наталья и попросила помочь собрать все вышедшие книги отца: «Хочу, чтобы мои дети читали деда и гордились им».

Чем не достойный итог?

А жизнь… Куда же денешься! Она бывает разной, но итог всегда один. Лишь бы дети и внуки гордились и не забывали.

В подтверждение правоты многих, кто по достоинству ценил стихи Александра, видел его несомненный ум и несуетность натуры, кто не склонен подводить под общую черту высокий дар и низменные обстоятельства нескладной жизни, я привожу два его стихотворения, очень для него типичные.

Мир душе твоей, поэт Александр Ананко!

Март 2012

Иосиф Гуммер стремился в Волгоград, чувствовал себя здесь по-домашнему, почти каждый год прилетая в гости из Ашкелона, и не скрывал, что скучает по городу на Волге, дорожит старыми знакомствами и дружбами. Его отъезд в Израиль по-человечески понятен: еще раньше Россию покинули дочь и внучка, и жизнь без них потеряла для него смысл.

Писатели-волгоградцы в большинстве своем спокойно отнеслись к смене Отечества одним из своих товарищей. Близких друзей, по причине ухода в мир иной, в писательском доме у Гуммера практически не осталось, а у более молодого поколения взгляд на эту ситуацию стал куда как либеральнее.

О жизни в Ашкелоне Иосиф Самуилович рассказывал охотно, не упуская случая похвастаться глянцевыми снимками красивого дома, где он обосновался, большой умной собаки у его ног, кактусов на открытой солнечной лоджии, а особенно – пенсионным обеспечением, в десяток раз превосходящим пенсии волгоградских стариков.

И мы искренне радовались, что хоть кому-то на белом свете живется вольно и сытно. Во всяком случае, Гуммер имел право на обеспеченную и защищенную жизнь в зрелые годы. О тех, кому такая жизнь не снилась – отдельный разговор.

Помню, в 2003 году я готовила литстраницу для февральского выпуска «Литературного Волгограда» при газете «Волгоградская правда». Показалось интересным свести на одной газетной полосе двух волгоградских прозаиков – Льва Колесникова и Иосифа Гуммера. Выбрав небольшие прозаические отрывки одного и другого, написала врезку к странице «Февраль, февраль – солдатский месяц…»

Привожу расширенную цитату из этой публикации.

«…Речь о писателях-ровесниках, фронтовиках – Льве Колесникове и Иосифе Гуммере. Первый родился 18 февраля 1923 года во Владивостоке, с детства бредил морем, мечтал стать капитаном дальнего плавания, но началась война, и военком направил его в летную школу.

Став летчиком-истребителем, Л. Колесников воевал, был награжден орденом Красной Звезды, медалью «За боевые заслуги», отдал небу двадцать лет, а после войны в Корее уволился из армии и перебрался в Сталинград.

Герой Советского Союза М. В. Водопьянов посетовал по этому поводу: «…Отличный летчик, а сидит на земле».

Колесникову очень шло его гордое имя – Лев. Храбрец, галантный кавалер, дамский угодник, широкая душа, он был общей любовью нашей писательской организации и всех, кто его знал. Такие Львы сейчас на вес золота!

Писал в основном о небе: «Повесть о жизни авиаторов», «В первый самостоятельный полет», «Небо», «Линия поведения», «Крутой разворот», «Долина МИГов», «Летчица», «Прощание славянки», «На пути высоком», «Набор высоты», «Над уходящими тучами» и т. д.

Когда в феврале 1986 года Льва Петровича не стало (всего в 63 года!), я плакала так безутешно, словно понимала, что защитной отеческой силы в моей судьбе уменьшилось вдвое. А еще через несколько месяцев, и тоже шестидесятитрехлетним, умер мой отец. Это горькое совпадение поражает меня по сей день.

Зато с Иосифом Самуиловичем Гуммером я ссорилась по делу и без дела, пока он жил в Волгограде. И надо же такому случиться – стала скучать, даже горевать, когда в 1990 году он уехал с семьей в Израиль. На отдалении вдруг увиделось, понялось многое в этом необычном человеке – честность, прямота, чувство собственного достоинства, умение быть щедрым: с любой оказией из Израиля в Волгоград то духи пришлет, то косметику, то нездешней красоты серебряную подвеску. Думаю, не только по причине былой дружбы с моим мужем, но и по собственной душевной теплоте к некогда пожароопасной, а теперь остепенившейся Тане Брыксиной. Во всяком случае, в искренности Иосиф Самуилович отказать мне не может.