Спиридон Кисляков - Нерчинская каторга. Земной ад глазами проповедника

Арестантки сильно плачут.

– Возлюбленные мои! Доселе ваши многострадальные жизни целые десятки лет не выходили и не выходят из тесных и тяжелых состояний самых последствий ваших грехов и преступлений. Да, сладок грех, приятен порок, упоительны наши страсти – но как бесконечно горьки и смертоносны последствия их! Поэтому самая тяжелая, самая адская жизнь выпадает только на одного грешника. Грешник как будто для того и рождается, чтобы всегда грешить и всегда с проклятием расплачиваться за свои грехи: минута сладости – десятки лет страданий, мук и проклятий! О, как ужасен грех! Он снаружи представляется прекрасным, прелестным, даже как-будто преисполнен всякого рода блага, но стоит только дотронуться до него, как тысячи смертей выползают из него. Милые мои страдальцы! Не правду ли я говорю?

– Правду! Правду вы говорите! – сквозь рыдания закричали арестантки. – Таков грех сам по себе.

– Теперь перенесусь своим словом на вас. Что вас сюда привело – грех или добродетель? Чья рука заковала вас в кандалы – рука мира сего или пука Христа? Чья воля лишила вас личной свободы – воля ли диавола или воля Господа? О, вы лучше меня знаете, что и кто принудил вас влачить такое столь тяжкое существование. Однако от этого вам не нужно окончательно падать духом, вы еще не совсем погибли, мало того, есть даже возможность для вас совершенно выйти из этого, столь мучительного состояния – это исправление вашей жизни, это внутреннее покаяние вашего духа. Покаяние есть не только совершенный выход из этого переживаемого вами состояния, но оно есть новое возрождение в совершенно новую для вас жизнь! Покаяние – сила, преобразующая каждого из нас в совершенно нового человека. Покаяние есть внутренний выход человека из самого себя и вхождение во Христа. На первых порах предварительные последствия покаяния в кающемся грешнике бывают таковы: спокойствие духа, свобода и радость совести, свежесть и озарение чувств, просветление ума, душевное умиротворение, тихое и безмятежное состояние сердца, благодатное обновление воли, чудесная перемена самого характера и т. п. Это только предварительное состояние кающегося грешника. За этим же состоянием ожидает кающегося грешника еще бесчисленное множество таких состояний его духа, о которых знает только один Господь и сам кающийся грешник!

Милые мои сестры! Вступите на поприще покаяния, – и вы спасетесь! Перемените вашу жизнь, – и вы освятитесь; сбросьте всю тяжесть ваших преступлений и возложите вместо нее на себя иго Христово, – и вы обновитесь, возродитесь и будете новою тварью во Христе!

– Каемся, каемся и хотим сейчас, сейчас хотим каяться! – исступленно кричат арестантки.

К моему горлу подкатывают слезы.

– Смотря на ваше раскаяние, я не могу говорить, жалость сердца моего кладет на мои уста печать молчания. (Пауза). Возлюбленные мои матери и сестры, если такое пламенное желание вы ощущаете в себе к осуществлению вашего покаяния, то ни минуты не медля, сейчас же покайтесь, сейчас же дайте слово Господу, что прежними грешницами вы не будете, что вы остальные дни, месяцы, годы вашей жизни отдадите Христу.

Арестантки не удержались, они начали открыто каяться в своих преступлениях; некоторые даже падали в истерику. К сожалению, в это время при мне не было священника – он был вызван из Зерентуя уже на второй день. Собрав их, он прочел разрешительную молитву, а на следующий день совершил в палате Литургию и всех их причастил Божественными Дарами. После окончания Божественной Литургии меня пригласили к себе на беседу политические арестанты. Придя к ним, я застал их сильно спорящими между собою. Спор их был по поводу моей речи.

Я поздоровался с ними, они предложили мне сесть. Я по следовал ихнему предложению. Некоторые сели вокруг меня, а другие кто на пол сел, кто стоял. Их было чело век около двадцати. Одна из них, лет сорока брюнетка с нависшими бровями, с тонкими губами, по-видимому с большой волей и сильным характером женщина; она села против меня и сказала:

– Мы вас пригласили, чтобы побеседовать с вами.

Я ответил ей:

– С большим удовольствием.

– Так вот, нам хочется знать: может ли Евангелие быть общественной жизнью? – спросила меня эта женщина.

– Вы хотите сказать: может ли Евангелие быть нормативной программой для общественной жизни? – поправил я ее.

– Так, так, – улыбаясь, ответила она мне.

– Да, – сказал я.

– Будьте так любезны, укажите и объясните нам эти места в Евангелии, – сказала арестантка.

Я вынул Евангелие из кармана, открыл Нагорную проповедь Христа и начал ее читать им. К моему удивлению, они с жадностью ловили каждое слово и принимали в сердца свои. Когда я прочел всю Нагорную проповедь, тогда некоторые из них не выдержали и, обратившись к брюнетке, с жаром начали ей говорить:

– Вот видите, вы спорили с нами, доказывая нам, что Евангелие – книга утопическая, что в ней есть только одни сплошные легенды о Христе и только.

– Что же, я ведь давно читала Евангелие, когда была еще в гимназии, поэтому, мне простительно, я все перезабыла, – тихо, но отчетливо, в оправдание себе сказала арестантка.

– Нет! – горячо кричала одна шатенка. – Вы всегда хотите, чтобы все было по-вашему!

– Знамо дело, – поддерживала шатенку блондинка, – коли не знаешь, ну и молчи, а то ведь, подишь ты, зарубила на своем: мол, в Евангелии-то нет такого учения, а оно как раз выходит, что есть!

Брюнетка упорно молчала и ничего им не отвечала.

– Скажите, что такое «нищие духом», – с достоинством спросила меня брюнетка.

– Ради Христа добровольно отрекшиеся от своего «я», – сказал я ей.

– А плачущие? – снова спросила она.

– Кающиеся грешники, – ответил я.

– Позвольте мне ваше Евангелие, – попросила арестантка.

Она взяла его в руки и, водя пальцем по странице, тихо стала читать:

– «Блаженны кроткие…» – это я знаю. «Блаженны милостивые…» – и это знаю. «Блаженны чистые сердцем…» – это я и знаю и не знаю.

– Как это понять точно и правильно? – спросила она.

– Чистые сердцем – святые, подвижники, всегда стремящиеся во всем исполнять волю Господа, подражающие жизни Христа, живущие уставами евангельской нравственности.

– Так, – произнесла она. – «Блаженны миротворцы…» – тихо проговорила она. – Это я как-то мало понимаю.

– Это, во-первых, те, которые, в себе самих всегда стараются сохранить ненарушаемый любовный мир между собою и Христом; во-вторых, это те, которые между собою и другими людьми сохраняют тот же ненарушимый мир; и, в-третьих, это те, которые отрицают войну, отрицают вообще всякое насилие, всякую смертную казнь и не только отрицают, но всенародно словом и делом стараются в человечестве непрестанно сеять мир, мир и мир! – сказал я.