Лев Квин - Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени

Потом посерьезнел:

— Ну а с этим юным сиятельством придется распрощаться надолго. Ваш Дон Кихот не смог бы намекнуть ему, что настала пора срочно покинуть Будапешт?

— Думаю, сможет. И если добавит еще несколько слов о Петере Габоре...

Гуркин недовольно поморщился:

— Опять вы, как майор Афанасьев... Не надо ко всему приплетать Габора. О нем и так идет слава, как об отменном костоломе. Еще этот кипящий котел на него самого и опрокинется. Тем более, что политикой в нашем случае и не пахнет. Просто мальчишка не может добровольно расстаться со своим добром. Надо ему слегка помочь...

Уж не знаю, как это сделал Дон Кихот, но графенок и в самом деле очень быстро исчез из глаз. В автомобильной мастерской Дьердя Фаркаша он уже больше не работал. Съехал и из «клетушки для прислуги» вдовы Кардош Каройне. Его «вандерер» тоже испарился из гаража, где стоял больше года. Похоже, на нем их сиятельство и убралось из Будапешта.

А потом нам и вовсе стало не до графенка. Отделение по работе среди населения Венгрии ликвидировали. Работники частью демобилизовались, некоторых перевели в другие советские организации, большая часть наших сотрудников-венгров была передана в распоряжение ЦК Компартии Венгрии.

Дом на улице Королевы Вильгельмины перешел «по наследству» одной из советских военных комендатур. Из всех наших вольнонаемных работников-венгров новые владельцы сохранили лишь дворника Пишту с женой Магдой. Пишта остался при своей метле, Магда пошла на повышение и стала заправлять комендантской кухней. Стряпать она умела, и приготовленной ею пищей с венгерским колоритом все были довольны.

Потом графский дом третий раз сменил владельца, на сей раз став районным отделением Общества советско-венгерской дружбы. Потом на время превратился в начальную школу для ребятишек округи...

Про графенка все уже давно позабыли, и лишь Пишта, все еще проживавший с семьей во флигеле, рассказывал иногда желающим историю с серебряным кладом, которая с течением времени в глазах новых обитателей дома по улице Королевы Вильгельмины все больше и больше приобретала черты красивой выдумки, местной легенды...

Совершая довольно частые челночные рейсы Вена — Будапешт по заданию своих начальников из города Бадена, отстоящего от Вены километров на двадцать южнее, где размещался главный штаб Центральной группы войск, я все реже и реже появлялся возле бывшего графского особняка. Район моей деятельности сместился теперь совсем в другое место, в окрестности острова Чепель с его мощными заводами, где постоянно кипел котел бурных политических страстей. Да я и не испытывал особой ностальгии по «родному пепелищу», которое новые хозяева, ощущая себя временщиками, не особенно жаловали вниманием, В одном месте прямо на улицу провисла, кокетливо изогнувшись, ограда из высокохудожественного чугунного литья — развалилась одна из державших ее кирпичных опор, в двух-трех окнах здания вместо стекол появились обтрепанные листы фанеры. Да и сама улица стала какой-то тихой, безлюдной. Жильцы из соседних особняков, уж не знаю, добровольно или по принуждению, покинули свои шикарные гнезда, и в них, судя по табличкам, вселились пустынные и безжизненные посольства Вьетнама, Индонезии, Тайланда и других экзотических стран.

Лишь с правой стороны бывшего графского особняка по-прежнему высился многоэтажный шумный жилой дом, откуда прозвучали первые в моей жизни аплодисменты. Жильцы узнавали меня, кланялись, вежливо приподнимая шляпы, а женщины останавливались, с азартом демонстрировали своих четвероногих любимцев на коротком поводке и жаловались, что после того скандала их собачкам больше не разрешают бегать на свободе, да и налог на лучших друзей человека повысили до зверских размеров.

Лишь однажды, проезжая мимо на трамвае, я заметил за оградой дома старого знакомца — дворника Пишту. Прежде всегда живой и быстрый, он с трудом ковылял ко входу во флигель, непривычно переставляя костыли и отставив далеко назад согнутую в колене и закованную в белоснежный панцирь левую ногу,

На повороте я спрыгнул с трамвая (в Венгрии это нетрудно сделать: площадки обоих вагонов ограждены лишь откидывающимися железными перекладинами) и поспешил к знакомому зданию. Улыбчивый Пишта пытался шагнуть мне навстречу и чуть не упал.

— Переломав ноги, не пытайся совершать акробатические прыжки, — я поддержал его, утвердил на костылях. — Что случилось, Пишта? Магда отделала кочергой?

— Ой, господин старший лейтенант, вы ведь ничего еще не знаете. Нам так повезло, так повезло!

— Вижу, — кивнул я в сторону его загипсованной ноги. — Не каждому в жизни выпадает такое счастье.

— Нет, в самом деле! Я ведь клад нашел, за которым молодой граф тогда охотился. Не слышали? Золото, бриллианты.

И поведал мне историю привалившего ему большого счастья.

Вскоре после вселения в бывшее графское жилье школы для младших ребят, Пишта, который так и оставался при всех хозяевах бессменным дворником, перед началом учебного года отправился на большую ревизию хозяйственного двора, чтобы доложить директору школы свои соображения об использовании нежилых помещений.

Спустился с фонарем в пустой погреб — просторный, аккуратно отделанный строгаными досками, но непроглядно темный: окон здесь не было.

И уже на обратном пути, подымаясь по лестнице, споткнулся и упал, почувствовав сильную боль в левой ноге. И тут же перед самым носом узрел в тыльной стороне вывернувшейся ступеньки небольшой чемоданчик. И сделано все так аккуратно, так прочно. Видно, когда комендатура выезжала и выкатывала по ступенькам лестницы свои здоровенные бочки, что-то надломилось в конструкции. Она ведь на такую тяжесть не рассчитана.

Крикнул Магду. Она прибежала из флигелька. Охая и причитая, зарыдала, увидев беспомощного мужа, распластанного на лестнице, по всей видимости, со сломанной ногой.

Но слезы ее моментально высохли, когда Пишта, попросив жену принести ящик с инструментами, поддел крышку чемоданчика и та, крякнув, отлетела, обнажив содержимое.

— Вы не представляете себе, господин старший лейтенант, что там было! — рассказывала чуть позднее Магда, затащив меня к себе пообедать и отведать домашнего вина, присланного родичами из деревни. — Я такого богатства не то чтобы в жизни, в кино не видела. И так растерялась...

— Так растерялась, — поддел ее Пишта, — что стала меня уговаривать сейчас же бежать за такси и мотать из Будапешта в наше село в Словакию. Даже про мою сломанную ногу забыла.

— С ногой твоей ничего бы больше не случилось. Я ее перебинтовала шестью бинтами, вниз подложила кусок фанеры... А вот их сиятельство налетел бы, как черный ворон, — и тогда прощай наш клад!