Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3

Председатель. — И это действовало на решение государственной важности?

Белецкий. — Это действовало, например, я могу указать на Мещерского, с которым я был вначале близок, а потом от него отошел. Он повел против меня политику. Писал против меня в «Гражданине» целый ряд статей. Они были смешные. Государь читал этого «Гражданина». В конце концов, это вылилось в такую форму, что когда Макаров уходил (а я предупредил его, и он сам подал прошение, иначе он мог получить неожиданно обратное возвращение в государственный совет), то он получил записку от государя о том, что Мещерский писал, чтобы предложить мне уйти. И Макаров, позднее, через год, когда я узнал частным образом, мне сказал об этом. Макаров настолько ценил меня, что он даже поехал к государю, испросил аудиенцию и меня защитил. Я остался, но тогда я этого совершенно не знал. Вот, какие влияния могли быть. Тут многое объясняется сложностью натуры государя и вообще отношениями придворных кругов. Много можно было бы об этом говорить.

Председатель. — Вы, повидимому, думаете, что Андроникову это нужно было для коммерческих дел, которыми он жил?

Белецкий. — Я не могу сказать про контр-разведку. Я говорю, он был сторонником, тяготел к Германии по складу своей структуры. Его связь с Вильгельмом, портрет которого с надписью он имел, переписка личная со многими герцогинями отдельных великих княжеств германских; может быть, там что нибудь и было. Потом Витте был сторонником Германии. В ту минуту все так на него смотрели. Спросите Шаховского, который был в хороших отношениях с князем Андрониковым. Он подтасовывал себе желательный кабинет. А его отношения, например, Горемыкин с Коковцовым; Коковцову сообщалось все, что делал Горемыкин; как видите, Коковцов пошел на то, что в квартиру Андроникова являлся с Распутиным. Вот какое было время.

Председатель. — Так что, полная политическая беспринципность, с проведением в область политическую личных интересов одного человека?

Белецкий.— В вопросе о назначении министра, для него вопрос государственный не играл никакой роли. Он писал письма, хвалил, поддерживал в нужную минуту, показывал предварительно эти письма; он мне показывал два раза, что писал обо мне. Это все у него было, чтобы знать, что это лицо знало, что он пишет. Я хотел сказать еще о Горемыкине: Штюрмер упорно, в это время, бывал у Горемыкина, в течение недели, с женой и т. д. Это самая была тесная дружба. И в это время Штюрмер вел переговоры с Распутиным и Вырубовой, и должно было состояться назначение. Он даже приезжал в тот самый день. Я знал об этом. Я приехал к старику, к которому я питал уважение, как бывший крестьянский деятель, воспитанный на крестьянских законах и разъяснениях его; я ему сказал: «Вы мне не верите, но сегодня поезжайте на вокзал, Штюрмер, одетый в мундир, поедет к государю». «Это он едет по другому делу, он мне говорил, по делу обер-прокурора святейшего синода. Я сегодня буду у государя». И такой самодовольный. Я знал старика. Он, действительно, после этого просидел у государя 20 минут и вернулся оттуда уже не председателем. Увидя его, я сказал: «Я был прав, зачем вы не послушались?»

Председатель. — Вы были в курсе?

Белецкий. — При мне назначение Штюрмера состоялось.

Председатель. — Вы через кого-нибудь узнали?

Белецкий. — Я знал от Манасевича, из филерских наблюдений о том, где был Распутин, где был Штюрмер, где были свидания с ним.

Председатель. — То-есть, когда были свидания его с фрейлиной Никитиной в Петропавловской крепости?

Белецкий. — Нет, когда Штюрмера назначение состоялось. Они видались на второй квартире Распутина.

Председатель. — У Лермы?

Белецкий. — Да, если это вам известно, у Лермы, Бассейная 35.

Председатель. — Но ведь Горемыкин был тоже близок с Распутиным?

Белецкий. — Да, он с Распутиным был близок. Я даже вам опишу одно письмо, которое удалось изловить, письмо, где он канцлером его проводил. Т.-е. не проводил. Письмо осталось, оно было похищено. По некоторым соображениям, вы, быть может, не запишите фамилии того лица, которое я назову. [*]

Председатель. — Продолжайте чтение.

Белецкий. — (Читает). «Как только назначение А. Н. Хвостова состоялось, на первом докладе его как министра, было им испрошено согласие у государя на мое назначение, и до опубликования я официально не вступал в должность, фактически уже приступив к ознакомлению с делами, так как безотлучное мое нахождение при А. Н. Хвостове, который мало знал состав министерства и обстановку министерского обихода, само собой ясно подчеркивало близость моего назначения. Только тогда, когда уже было испрошено обо мне высочайшее повеление, я передал об этом жене, и должен был сознаться ей о моем знакомстве с Распутиным, и не скажу, чтобы я ей этим доставил удовлетворение, так как она, зная мою доверчивость к людям, мою наклонность увлекаться, слабость и неуравновешенность моего характера, высказала мне много соображений, которые мне тогда, под влиянием жажды к работе и не остывшего, как я сказал ранее, чувства горечи, связанного с моим уходом, а также и охвативших меня, за время службы в Петрограде, карьерных побуждений, не принял в рассчет. В особенности горько ей было мое сближение с Распутиным, что она мне указала, оттенив, что теперь, в силу обстановки сложившейся, я их должен буду поддерживать и волей-неволей войти в круг влияния этого кружка».

Председатель. — Женская точка зрения — этическая точка зрения.

Белецкий. — Нет, она в этом отношении человек правдивый. Она дочь профессора тактики военной академии.

Председатель. — Это все?

Белецкий. — Это то, что я написал сегодня, до 12 часов. Дальше у меня идет целый ряд: приезд Распутина, что делалось там, как проводили министров. Я писал правдиво, я ничего не скрываю.

Председатель. — По-моему нужно приветствовать эту точку зрения, потому что это точка зрения истины. Нам очень интересны ваши указания.

Белецкий. — Вы предыдущее мое показание изволили прочитать? Там есть много вещей, которые, может быть, тоже остановят ваше внимание.

Председатель. — Да, я его просмотрел.

Белецкий. — Может быть, вы изволите прослушать намеченную мною схему?

Председатель. — Пожалуйста прочтите вашу схему, я, может быть, вам кое-что подскажу.

Белецкий. — (Читает). «Мое назначение. Приезд Распутина. Присматривание к нему». Так как мы не так учитывали фигуру Распутина, я его мало знал, а Хвостов, может быть и знал раньше, но не понимал, во что вылилась эта фигура. Когда я бывал по воскресеньям, это был небольшой кружок лиц, так сказать, подходящая компания, а не то, в чем купался — это не те сведения о Распутине, которые проникали в широкие массы, когда к нему полилась Россия. Когда я начал просить полковника Глобачева рассказать о лицах, которые у него были, указать, что такое, я в ужас пришел. Я думал, что можно с ним говорить, можно влиять, но, когда мы увидели, что он собой представляет, тогда князь Адроников, Варнава и я выработали план. Тут Дума приближалась, и Родзянко говорил, что о Распутине будет разговор, что это неизбежно. Его отношения с Хвостовым наладились, мне удалось их наладить. Может быть, вы припомните, тут были ему большие награды вне всякой очереди, 6 декабря. Так что отношения были самые теплые. Я об этом потом буду писать, сейчас это для вас только лишний труд. Затем выработка плана, что нам нужно сделать по отношению к Распутину. Приглашение Комиссарова. Роль Комиссарова в этом деле. Задобрение всех лиц, которые входили в эту сферу. Выдача денег Распутину. Мнение Хвостова. Я увлекающийся человек. Я понял, что Хвостов из меня хотел сделать, потому что вся грязь на меня вылилась; все прошения ко мне шли; все дамы, которые приходили — тоже ко мне. Потом. — «Вызов лиц, которые были с ним близки. (Мы имели в виду, чтобы он уехал.) Как нас провел Распутин, оставшись здесь. Планы наблюдения. Наем конспиративной квартиры. Сношения на конспиративной квартире. Роль, которую мы принимали в назначениях, через Распутина и Вырубову, при сменах, которые последовали в составе кабинета. Лица, которых я представлял».