А.Д. Дивайн - Миллион миль

Когда мы миновали Алжир, ветер еще больше усилился. Когда мы были на траверзе Филипвилля он превратился в настоящий шторм. Эсминцы могли пройти всюду — и проходили, — но они не могли держать скорость при сильном волнении. Мы еле ползли по бурному морю, корабль мотало из стороны в сторону. Наш форштевень то взмывал прямо вверх, грозя проткнуть облака, то нырял в воду, и тогда задиралась корма.

Ударом волны сломало замок на стеллаже для глубинных бомб, 2 бомбы вылетели на свободу, пронеслись по палубе и с треском ударились о щит орудия «Y». Хотя через корму то и дело прокатывались кипящие морские валы, торпедисты каким-то чудом сумели водворить эти бомбы обратно на место.

Во время первой фазы операции нам требовалась скорость. Мы должны были побыстрее подойти к вражескому побережью и побыстрее от него убраться. Но теперь для этого приходилось идти прямо в пасть жестокому шторму. Адмирал отменил первую часть операции, оставив только вторую.

Мы пошли дальше, как всегда завершив поход на восток возле острова Галита. На этот раз мы ничего не видели. Мы уже начали к этому привыкать — нет даже тени вражеских кораблей. Море было пустым, небо тоже было пустым. Мы провели вторую часть операции совершено незаметно для противника и повернули домой. А когда мы повернули, то опять столкнулись с извечным врагом всех моряков — штормовым морем.

Когда мы дошли до Алжира, шторм превратился в настоящий ураган. Мы видели, как авианосцы (на этот раз с нами были «Арк Ройял» и «Аргус») содрогаются, врезавшись в водяную стену. У них над носом взлетало огромное облако брызг, которое проносилось над полетной палубой.

Большим кораблям приходилось не легче. То и дело весь полубак скрывался в кипящей воде, поднимая столбы брызг, которые взлетали выше мачт.

Мы видели, что наши эсминцы пляшут на волнах, словно дельфины. Они то взлетали в воздух, и тогда была видна вся передняя половина киля. Наверное, мы сами в это время плясали ничуть не хуже. Когда эсминец завершал прыжок, раздавался громкий треск, это значило, что он вернулся в родную стихию. Эсминец содрогался от носа до кормы, а у всех нас дружно лязгали зубы. Нам приходилось плохо, пока «Ринаун» не сбросил скорость. Потом ветер усилился, а волны стали еще выше (хотя куда выше?), и нам опять стало плохо. Видя это, «Ринаун» еще раз снизил скорость.

Всю ночь шторм бушевал с неослабной силой, а мы старались удержаться под его ударами. Описать поведение эсминца в штормовую погоду просто невозможно. Наш полубак был белым от пены. Стоять у орудия «В», находящегося на носовой надстройке, было почти невозможно. На мостике мы старались укрыться за стеклами ветроотбойника, потому что вокруг свистели брызги, которые били по лицу, словно камешки.

Вода лилась в кубрики через щели вентиляторов. Одежда и постели промокли насквозь.

Чтобы попасть с мостика на корму, приходилось привязываться линями, но даже при таких мерах предосторожности это было смертельно опасное путешествие.

Эсминец то ложился на борт, то нырял носом в волну. В этом случае винты беспомощно молотили воздух. Ветер бешено завывал в снастях, свал парусину обвесов на мостике, ревел в дымовой трубе, как сотня голодных дьяволов.

К рассвету этот кошмар не прекратился. Волны продолжали молотить носовую часть корабля. Эсминец зарывался в воду, словно моторка во время гонок. А барометр продолжал падать. К полудню все море вокруг нас стало белым. Не осталось ни следа хваленой средиземноморской лазури, даже зеленого не было видно. Шторм продолжал бесноваться.

В 17.00 правый наблюдатель, перегнувшись через леера, когда корабль сильно накренило, сообщил, что палуба полубака повреждена. Едва он закончил, раздался жуткий удар и треск. Мы врезались в волну, которая поднималась выше мостика. Море закрыло весь горизонт и буквально слилось с тучами. Мы зачерпнули полубаком огромную массу воды, а когда она стекла, то стало видно, что настил палубы по обоим бортам переломан. Прожектором мы запросили разрешение лечь в дрейф, чтобы исправить повреждения.

На вахте стоял первый помощник. Он сдал вахту командиру и отправился вниз, чтобы организовать ремонтную партию. Но еще до того, как мы сбросили скорость и было получено разрешение адмирала, работа началась. Матросы привязывали страховочные концы к стойкам лееров и шпилю.

Мы снизили скорость, и эскадра ушла вперед, раскачиваясь и содрогаясь под ударами волн. Старший помощник и аварийная партия, распластавшись на палубе, освобождали обломки. Мы следили за ними с мостика, временами буквально повисая над водой, когда корабль кренился. В эти моменты край борта закрывал горизонт.

Каким-то чудом людям удавалось держаться на скользкой стали. Они цеплялись за головки заклепок, за доски настила, но выбивали один болт за другим.

Потом выяснилось, что корабль получил и другие повреждения. Были снесены все рундуки, стоящие на палубе, помяты кранцы первых выстрелов при орудиях. По левому борту кусок настила свесился наружу и при каждой новой волне ударялся в борт эсминца. Моряки закончили работы на правом борту и, рискуя жизнью, перебрались на левый борт.

К этому времени мы настолько снизили скорость, что почти стояли на месте. Лежа на палубе, наполовину свесившись за борт, матросы избавились от обломков по левому борту. Работы заняли почти 2 часа. Промокшие, иссеченные брызгами, люди спустились вниз.

Дело было сделано. Старший помощник поднялся на мостик, зеленый от холода и мокрый насквозь.

«Все в порядке», — отрапортовал он.

И мы снова ринулись в бушующую мглу, чтобы догнать эскадру.

Она в это время тоже снизила скорость до самого малого. С большим трудом мы нашли их в темноте и заняли свое место в строю.

18 ноября ветер начал ослабевать, а 19 ноября мы прибыли в Гибралтар.

Мы стояли в Гибралтаре. Нам было приказано чистить котлы, хотя мы еще не отмотали положенного количества миль. Это было зловещим признаком. «Бойся данайцев и дары приносящих». Эсминцы всегда приходят в ужас, когда штаб становится подозрительно добреньким. Было ясно, что в воздухе снова запахло порохом. «Опять на восток», — мрачно прокомментировали нижние палубы. При этом они добавляли: «На восток — это к несчастью». И довольно часто оказывались правы.

Мы слонялись по большой гавани, отдавая визиты вежливости одной кают-компании другой, как и было положено на эсминцах. Мы также посетили корветы, так как на Средиземное море прибыли первые «Цветочки». Поэтому все офицеры придирчиво осматривали «Пэнси» — «Анютины глазки». Мы также посетили подводные лодки. В горячих головах уже родилась идея угнать 2 итальянские подводные лодки, которые стояли в гавани Танжера.