Александр Ушаков - Гитлер. Неотвратимость судьбы

Тем не менее все военные сходятся на мысли о том, что своим поведением фюрер попытался «умиротворить» англичан и таким образом побудить их заключить с ним мир. Однако ставшие совсем недавно известными документы дают совсем другую интерпретацию случившегося 24 мая 1940 года. В тот день Гитлер, с которым в Шарлевиль прибыл генерал Йодль; провел совещание в штабе командующего группой армий «А» Рундштедта.

На совещании высказывались серьезные опасения относительно дальнейшего продвижения танков, поскольку надо было дождаться резервов и подвоза горючего. Продолжение уже начинавшего выдыхаться наступления против столь мощной группировки могло кончиться плачевно и сильно отразиться на завоевании Франции.

Гитлер внимательно выслушал доводы военных и согласился с мнением сохранить танковые войска для окончательной победы над Францией и не рисковать ими ради громкого, но все же частичного успеха в Дюнкерке. Так что не было никакого единоличного решения фюрера, и появившийся 24 июня приказ о приостановлении наступления был принят на основании мнений участвовавших в совещании генералов. Конечно, были в Шарлевиле и такие, кто требовал продолжения наступления. Но все эти свары среди военных становились уже привычными, и Гитлер не придавал им особого значения. Да и не до Англии ему тогда было. К тому же он был уверен в том, что после победы над Францией испуганная Англия сама придет к нему просить мира.

Тем не менее боевые действия продолжались, и все еще оставалась опасность контратаки со стороны оставшихся двух третей французской армии, хотя Геринг и уверял фюрера, что его асы способны справиться с Дюнкеркским котлом. Однако Рундштедт посчитал самым разумным подождать пехоту. И надо отдать должное гитлеровской осторожности, которой мог бы позавидовать сам Наполеон, хотя некоторые генералы и спорили с ним. Нельзя забывать, что королевские ВВС были в состоянии обеспечить должное прикрытие эвакуации, которая к 4 июня была завершена.

Как только Гитлер узнал о просьбе французского премьера, он поспешил на встречу с Муссолини, которая состоялась 18 июня в Мюнхене. Итальянский диктатор был весьма встревожен успехами своего «приятеля», и далеко не случайно его зять Чиано записал в своем дневнике: «Для Муссолини мысль о том, что Гитлер ведет войну, а еще хуже, что он ее выигрывает, вообще невыносима».

В Мюнхен дуче прибыл далеко не в самом хорошем расположении духа, поскольку был очень расстроен соглашением Гитлера со Сталиным и разделом Польши. В своем письме фюреру в начале 1940 года он писал, что даже с помощью Италии Гитлер не сможет нанести поражение Англии и Франции и что США никогда не допустят подобного. Выступая против войны на Западе, дуче призывал Гитлера повернуть на Восток и заполучить столь необходимое ему жизненное пространство за счет России. «Это же факт, — писал он, — что именно Россия больше всего выиграла в Польше и Прибалтике, не сделав при этом ни единого выстрела. Я как человек, родившийся революционером и не изменившийся ни на йоту, говорю вам, что вы не должны жертвовать непреходящими принципами вашей революции ради тактических потребностей преходящей фазы политического развития. Уверен, вы не можете выбросить знамя антибольшевизма и антисемитизма, которым размахивали двадцать лет».

Ответ Гитлер готовил целых два месяца, и только 10 марта дуче прочитал доставленное ему Риббентропом письмо. Хорошо зная, с кем имеет дело, Гитлер играл на страстном желании Муссолини стать новым Цезарем, а потому и писал: «Рано или поздно я, дуче, верю: судьба так или иначе заставит нас сражаться бок о бок».

Что же касается самого перемирия, то фюрер даже не удосужился поинтересоваться, что на этот счет думали военные, и сам придумал и провел линию, которая изумила его генералов и их итальянских коллег. При этом Гитлер исполнил свое обещание и сделал все возможное, чтобы воспроизвести обстановку 11 ноября 1918 года, когда Германия подписала позорное Компьенское перемирие.

На церемонии подписания перемирия председательствовал сам Гитлер, а вот на состоявшемся в Париже военном параде он участия не принимал. Правда, столицу Франции он все же посмотрел. Прибыв в Париж в шесть часов утра, он поднялся на Эйфелеву башню, а затем долго стоял с непокрытой головой у гробницы Наполеона. Позже он заявит, что его собственная гробница должна быть такой высокой, чтобы паломники задирали головы вверх, а не опускали их. Фюрер стал и инициатором перезахоронения сына великого императора Наполеона II, который был похоронен в Вене вместе с Габсбургами. Снежной ночью 15 декабря 1940 года его гроб, эскортируемый германскими мотоциклистами, был доставлен в Дом инвалидов, где был передан республиканской гвардии для захоронения рядом с отцом.

В тот же день фюрер с превеликим удовольствием продемонстрировал свое и на самом деле прекрасное знание архитектуры здания парижской Оперы. В девять часов он уехал, а уже вечером приказал сопровождавшему его Шпееру подготовить указ о перестройке Берлина. По его убеждению, столица рейха должна затмить все великие города мира, в том числе и Париж, и все работы надлежало закончить к 1950 году.

Гитлер расправился с Францией с поразившей даже его самого легкостью, и, что бы потом ни говорили, победа над ней была высшей точкой в его политической и военной карьере. Повергнув Францию, он был доволен вдвойне, поскольку каждый его шаг с 1933 по 1939 год сопровождался постоянными опасениями, не помешают ли ему своим военным и политическим вмешательством французы. Теперь с этими опасениями было, как он тогда полагал, покончено раз и навсегда.

Конечно, трудно полностью принять самооценку фюрера, который видел в себе героя Первой мировой войны и титана, который сошелся в смертельной схватке с силами мирового зла, что и было, по его же собственным словам, «моральным эквивалентом физических испытаний, выпавших на долю его армии». С помощью хорошо поставленной пропаганды, в которой преуспевал Геббельс, армия в большинстве своем поверила в сочиненный фюрером миф и сражалась до последнего. Но самое интересное заключалась в том, что Гитлер сам уверовал в то, что говорил.

Йодль не лукавил и на самом деле считал, что Гитлер действительно руководил войной, а для всех высших офицеров Германии «стратегия оставалась тайной за семью печатями». Конечно, это не могло не вскружить фюреру голову. И тот же Йодль то ли с осуждением, то ли с восхищением говорил о том, что ранние победы Гитлера придали ему необыкновенную уверенность, которая и заставляла его не подчиняться решениям Главного командования, когда они шли наперекор его собственным планам.

Конечно, сейчас, когда все известно, легко опровергнуть любое суждение Йодля. Но тогда, в 1940 году, победы Гитлера на самом деле были сродни чуду, как и ранние победы великого Наполеона. Принимавшим в нем участие было даже при всем желании трудно не поверить в это чудо. Другое дело, что в конце войны Гитлер напрочь потерял чувство реальности и продолжал чуть ли не до последнего дня своей жизни верить в то самое чудо, которое должно было спасти его.