Мстислав Толмачев - Такая долгая полярная ночь.

Вечером веду прием больных. Входит огромный парень, фамилию его я забыл, а кличку «Сохатый» помню. Спрашиваю, на что он жалуется «Больной я», — рычит он, делая зверское лицо. Вероятно, зверский голос и такая же мимика приводит ли бедного Осинкина в трепет. Задаю вопрос: «Что болит?» «Температура», — отрывисто кидает мне это слово. Измеряю ему температуру своим термометром (американский, фаренгейт), привезенным из Певека. «Сохатый» удивлен, ведь термометры давно уже блатными раздавлены! Температура у Сохатого нормальная. Слушаю его фонендоскопом, сердце усиленно бьется, в остальном все в норме. Поясняю этому «больному», что тахикардия вызвана им «чифиром», т.е. очень крепким чаем. Температуру высокую питье чифира не дает. Уходит, бормоча, что и этот термометр будет разбит.

На другой день, после снятия на кухне пробы с баланды на завтрак, после непременного присутствования на разводе, я хожу по лагпункту, захожу в барак. Бригады строем и под конвоем выходят на работу. Начальник охраны Радченко изумлен: освобожденных от работы нет. За зоной инструменталка, там лопаты, кайла, нехитрые инструменты для ремонта инвентаря. Инструментальщик — заключенный Баракин. Он немолод, круглолиц, глаза с хитринкой, на щеках румянец. Не пойму от огня примитивной кузницы или от свежего морозного утра. Речь его пересыпана шутками и библейскими назиданиями. Мысли осторожны. Вижу, что умен и обогащен жизненным опытом. Прошу у него ручку березовую новую для кайла, прошу прожечь в верхней более тонкой части дырку для сыромятного ремня. «Зачем?» — удивляется он. «Для амбулаторного приема», — поясняю я. «Риск», — говорит он. Отвечаю: «Я ведь с Колымы». «Желаю успеха», — без улыбки, внимательно оглядывая меня, произносит он. За зоной небольшая баня и, конечно, изолятор, для особо провинившихся. Метрах в 50-ти от зоны домик вольнонаемного начальника дистанции, т.е. 24 км. трассы Певек-Красноармейский. Его фамилия Сергунин. Напротив лагпункта через автодорогу казарма охраны. Вечером веду прием. Идут блатные не с жалобами на болезни, а чтобы приглядеться ко мне, определить, что я собой представляю. Некоторым, наиболее наглым, говорю, что в случае раздавливания термометра подмышкой я применю привезенный с Колымы «термометр» и показываю березовую ручку от кайла. Сломаешь термометр, я на твоей голове ломаю этот «термометр». В один из таких амбулаторных приемов в медпункт пришел вор, очевидно, более крупного разряда, по фамилии Столяров, а по кличке «Огурец». Он не болен, «косит», объясняю ему, что «чифир», не дает повышение температуры, но вредно, если долго его пить, влияет на сердце. Уходя, он говорит: «Голову тебе отрубим». Я окликаю его, он возвращается, а я показываю ему пустое пространство под моей койкой и говорю: «Видел, здесь много места для ваших голов».

Еще на прием приходит какой-то блатной, не получив освобождения от работы, он в сердцах в тамбуре на глазах других, ожидающих приема, бьет в зубы моего санитара Сергея Майорова. Слышу возню, выскакиваю в тамбур и слышу, как Сергей кричит: «За что вора бьешь?» Без разговоров я изо всей силы бью в челюсть блатного, вспомнив былое увлечение боксом, он падает через бочку с нерпьим жиром в ящик с углем. Я говорю: «Закона, гад, не знаешь, за что, если ты вор, ударил вора?» Пинком выгоняю его вон. Пациенты удивлены такой «медициной» и явно одобряют. Внутренно смеюсь: «контрик» учит соблюдать воровской закон!

На 24 км. в лагпункт прибыли колымчане. Они меня прекрасно знают. Знают, что я работал на общих работах с ними, что я лечил их, будучи в белом халате. Их несколько человек, за что-то отправленных сюда в штрафной лагпункт. Но это ребята серьезные — бандиты и крупные воры. И мой авторитет растет. Обо мне хорошо отзываются, и все эти «рубщики голов» явно чувствуют себя неудобно. Правда один из них помельче рангом, не получив утром до завтрака освобождения от работы, пытался с миской утренней баланды, когда нес ее в барак (в столовой «солидные» не ели, а несли в барак еду), всячески отборной руганью оскорбить меня, назвав «жидовской мордой». Я по утрам, выйдя из медпункта, обтирался снегом до пояса. Снег уже выпал, свежий чистый снег октября. Я на ругань быстро отреагировал и как был до пояса обнаженный погнался за ним. Он ускорил свое движение в барак, суп вылился из миски, и он отшвырнул миску. Я влетел за ним следом в барак, схватил кочергу и стал наносить ему удары по спине и по бокам «Воры, меня бьют», — завопил он. Тогда я сказал: «Воры, меня мамочка нежно воспитала, и я не люблю грубых слов, а этот гад меня ни за что облаял скверными словами. Считайте, что я с ним рассчитался». Никто за него не заступился. Ночью в медпункт зашел парень с колымского этапа Пирогов. Знает меня с Зырянки. Колотая ножевая рана плеча. «Упал с нар и наткнулся на гвоздь», — сказал я вопросительно глядя на Пирогова. «Угу, так и было», — ответил он, усмехаясь. «Извини, но с освобождением туго», — заметил я. «Ерунда, бригадир знает, прокантуюсь день на работе», — спокойно сказал он, наблюдая, как я обрабатываю его рану.

Колымский этап пришел несколько позднее нас, прибывших с Михалкиной протоки. Я был ошеломлен новостями, сообщенными мне колымчанами. Мой земляк Кот, Котик, Виктор Малюгин погиб, зарубленный топором. Зарубил его (по некоторой версии — отрубил ему голову) грузинский бандит Гогошвили. Рассказывали, что будто бы за лагерный бандитизм, за убийство дали ему расстрел. Я вспоминал Кота, его мягкую неслышную походку, его быстрые движения, его округлое лица, маленькие уши и мягкий тихий голос. Мне искренно было жаль его. Я вспоминал, как еще при мне, когда я работал в Зырянке, Кота поставило начальство на должность бригадира. Это соответствовало новой мудрой тактике воров: «работай, где можешь, но будь человеком», что нарушало воровской принцип — вор не должен работать и особенно на должностях, поддерживающих лагерное начальство. Котик, закрывая наряд, «обидел» одного вора, поставив ему маленький процент выработки. Вор этот на объекте работы бригады вообще ничего не делал, т.е. «кантовался», а бригада работала. Причем в бригаде были «мужики», воры и «контрики». Котик имел полное право с согласия бригады вообще никакого процента выработки этому лодырю не писать. Обиженный вор в бараке стал спорить с Котом, требуя больший процент выработки за свое отлынивание от работы. Кот, естественно, отказался с соответствующими выражениями удовлетворить наглое требование обиженного лентяя. Тогда этот вор ударил Кота ножом. Но он не учел молниеносную реакцию Кота. Кот мгновенно повернулся, и нож вместо сердца попал в левое плечо. Кот улыбнулся такой кошачьей ухмылкой и исчез. Все сказали вору: «Ну, теперь ты покойник». Естественно, из барака осведомитель, а по-нашему стукач, «дунул на вахту». Пришли два надзирателя, чтобы увести этого вора с ножом в изолятор за поножовщину. Кота, пострадавшего, нигде не нашли. Через тамбур барака мимо большой железной бочки с водой (противопожарное мероприятие) идет охранник, за ним вор, ударивший ножом Кота, замыкает «шествие» другой охранник. И вдруг из-за железной бочки вырастает фигура Кота. Кот неуловимыми для глаза движениями наносит своему обидчику 17 ножевых ранений, убивая его на месте при отрывших рты от изумления охранниках. Затем, оттолкнув охранника, Кот прибегает на вахту и кладет им на стол нож.