Мстислав Толмачев - Такая долгая полярная ночь.

В бригаде появились новые люди: Стрелков и Заборонок, командиры РККА, ранее работавшие в лагерной столовой поварами. Видно, кому-то не угодили и попали на общие работы. И еще появился мой земляк из одного со мной города, широкоплечий с огромной физической силой вор или бандит не знаю. Фамилию его я забыл, а кличку помню — Иван «Луна». С такими людьми было легче штабелевать 6-8 метровые стволы лиственниц, имевших в комле, в отрезе 80 см — 1 метр. Штабелевать приходилось в шестой ряд. Малейшая ошибка одного из штабелюющих, и бревно, сорвавшись, могло насмерть раздавать тех, кто был внизу, на земле с рычагами-дрынами в руках. Появился в бригаде и мой «партнер по боксу», бывший начальник ЛЗУ-4 Александр Павлович Петров. Ему суд «отвалил» 5 лет лагеря за все его гнусности. Я с нескрываемым презрением посмотрел на него. Петров угостил махоркой, «Луну». «Луна» принял угощение, свернул самокрутку, а Петров, кивнув в мою сторону головой, сказал: «Вот этот намотал мне срок». Луна затянулся самокруткой, сплюнул и сказал: «Так тебе и надо, сколько людей ты избивал и поморозил, мало тебе дали. Люди помнят о тебе все». Я знал, что люди помнят и обо мне все, помнят мое доброе, сочувственное отношение к ним, знают, как я отношусь к произволу. Это сознание вливало в меня силы, и я не падал духом, хотя уже тогда мысль, что живым я не вернусь, часто тревожила мою душу. Но я старался выработать в себе философское отношение к моему бытию. Работяги сказали мне, что Петрова в бане заключенные били шайками, т.е. тазиками, а через некоторое время, работая на плотах, он «случайно» утонул. Работа на плотах была опасной и утонуть можно было «неслучайно». Мне пришлось работать на плотах. Едва на Колыме уходил в сторону Ледовитого океана лед, сразу же с лесозаготовительных участков пригонялись в Зырянку плоты. На реке напротив лесозавода сооружался бон. Это растянутые в цепочку и связанные попарно бревна, образующие как бы гавань, залив, куда вводились плоты. Их надо было разбивать «на челенья», т.е. перерубать связки и оставлять на плаву свободные от крепления бревна. Двое парней на лодке подгоняют бревна к «лесотаске», где бревна (по 2-3) связывают петлей троса, и лебедка по досчатому настилу затаскивает бревне на берег ближе к лесопилке. Я пишу так подробно, будучи совсем не уверен, нужно ли это. В памяти возникает любимое выражение моей тети Милицы Николаевны Иост: «Кому это надо?»

И вот на разбивание плотов на отдельные бревна был назначен я. Лето, точнее его начало, на мне легкие лагерные брюки и рубашка, на ногах не лагерная обувь — офицерского покроя из брезента защитного цвета аккуратные сапоги. Сшил мне их сапожник, благодарный за то, то я его лечил, спасая от смерти. В своих сапогах я влезаю в огромные кожаные сапоги. Их голенища выше моих бедер, сапоги пристегиваются к моему поясу, в руках у меня острый топор и багор. Балансируя на качающихся бревнах разрубаемого мною плота, топором рублю связи плота, оставаясь на его бревнах, которые, освободившись от связки, расползаются в стороны, я чудом не проваливаюсь меж бревен в Колыму. И так день за днем. Но наступил день, когда бревна столь стремительно разошлись в стороны, что я оказался в реке. К счастью, я успел положить багор на разъехавшиеся бревна. Огромные сапоги полны воды, держусь за багор, ребята на лодке спешат ко мне, с трудом втаскивают в лодку. На берегу я падаю на спину и задрав ноги, выливаю из сапога должно быть несколько ведер воды на себя и без того мокрого. Бригадир Скорик кричит: Бегом в котельную, сушись и грейся». Старик, заключенный истопник локомобиля, говорит: «Повезло тебе, парень, багор, говоришь, спас и ребята во время подоспели, а то нырнул бы под плоты и хана». Я с ним соглашаюсь и, раздевшись до гола, отдаю ему свою одежду, он раскладывает ее на горячих баках локомобиля. После этого «купания» в холодной Колыме я не заболел, только на шее выскочили фурункулы.

Собирают снова этап в низовья Колымы, в Амбачик. Иван Михайлович Кнорр позвал меня и сказал, что наш начальник санчасти Никитин зол на меня, за что не говорит, но явно терпеть не может меня. Я искренно удивился и заметил, что никаким действием я не оскорбил этого мелочного человека. Квартиру его я не обокрал — это не мое амплуа, с его женой рога ему не наставил — я заключенный, она — вольная, и я ее никогда не видел. За что же такое отношение ко мне? Кнорр сказал: «Тебе надо исчезнуть, не быть в его власти. Если не возражаешь, я включу тебя в этап как сопровождающего медика, постарайся остаться в Амбарчике подальше от Никитина. Вот этот азербайджанец Ахмед поедет с тобой, он твоя защита, а ты при случае помоги ему». Я поблагодарил Ивана Михайловича и с Ахмедом был включен в этапный список. В день этапирования я попрощался с доктором Кнорром. Ящик с необходимыми медикаментами охрана погрузила на морскую железную баржу, погрузили людей, и мы поплыли вниз по Колыме, буксируемые колесным пароходом.

Помещения на барже для медпункта не нашлось: конвой занял все, расположившись с удобствами. Ящик с медикаментами, естественно, был у охранников, а я был в трюме баржи вместе со всем этапом. Мои коллеги по заключению и плаванию по Колыме относились ко мне хорошо, я бы сказал уважительно: ведь я, «контрик», посмел восстать против произвола жестокого негодяя, начальника лесозаготовительного участка и сумел помочь закону «намотать» ему срок. Люди это помнят. Люк трюма, где находились все мы, был открыт, но выходить на палубу было запрещено. На палубе баржи стоял конвоир, «попка», как этих «вояк» называли заключенные.

Мы проплывали мимо живописных берегов Колымы, поросших лесом. Редко попадались рубленые домики, точнее избушки. Лиственница среди колымских лесов преобладает, и берега были красивы именно обилием лиственницы. В трюме баржи было жарко и душно. Люди поочередно поднимались по широкому трапу и высовывали свои головы из открытого люка, чтобы глотнуть свежего воздуха. Ветерок доносил до нас хвойную свежесть берегов и иногда дымок нашего буксира.

Внезапно у одного парня пошла носом кровь. Я вышел на палубу, чтобы из ящика с медикаментами взять вату и поискать что-то кровоостанавливающее. Конвоир на палубе заорал на меня и потребовал, чтобы я вернулся в трюм. Я пытался ему объяснить, что я медицинский работник, что надо оказать помощь одному из заключенных, что мне нужно взять кое-что из медикаментов. При этом я продолжал медленно идти по палубе к месту, где, по моему представлению, были медикаменты. Тогда этот выродок-конвоир прикладом винтовки сильно ударил меня в грудь, я упал, а этот дегенерат с отборной руганью хотел продолжить избиение упавшего прикладом винтовки. Дикий вопль и отчаянные крики с руганью из трюма баржи остановили его. Прибежал начальник конвоя, меня он не слушал, а конвоир всегда прав.