Александр Андреев - Эсеры. Борис Савинков против Империи

Террор против террора забывшихся в своем произволе сановников, смерть за смерть, раны за раны и за бесчестие. Революционный суд для безответных перед законом и народом олигархов.

Министр Плеве, борясь с народным недовольством, прибегал к самому грубому насилию, он совершил величайшие преступления.

1. Плеве предал казни, заточил в крепости и подвергал всякого рода мукам и наказаниям наших товарищей, которые были вынуждены им же самим восстать против убийц и угнетателей народа. К такого рода фактам мы, социалисты-революционеры, не можем относиться иначе, как к преступлениям и вина за такие преступления падает на человека, заправляющего внутренними судьбами государства.

2. Плеве в свою бытность директором Департамента полиции задушил «Народную Волю» виселицами, крепостями, каторгой, тюрьмами и ссылками. Народ бы не имел права не припомнить своему старому палачу его прежних преступлений, когда тот снова наложил свою руку на народную грудь. Речь о забвении могла бы быть лишь в том случае, если бы Плеве новой деятельностью старался бы искупить старую.

3. Плеве еще до войны с Японией устраивал войну внутри государства. Он смотрел на Россию, как на вражескую страну и заливал ее почву кровью граждан.

В расстреливании рабочих больше всего виновен Плеве, хотя не он сам лично командовал солдатам «пли». Он виновен потому, что расстрел происходил по его инициативе и приказам агентов министерства внутренних дел, которые исполняли волю пославшего их. Не наказывая преступников губернаторов, Плеве этим самым санкционировал их действия и подавал соблазн другим сановникам поступать столь же жестоко.

4. Человеческое достоинство русских граждан в правление Плеве подверглось величайшим унижениям. Крестьяне и рабочие подвергались массовому телесному наказанию – фон Валь и Оболенский повышены и награждены.

Русские революционеры на каждом шагу унижаются и избиваются в участках полицейскими и шпионами. Бьют и унижают их в тюрьмах и часто их положение там становиться до того невыносимым, что заключенные отказываются от пищи и морят себя голодом, чтобы заявить свой протест против угнетения и против оскорблений.

5. Плеве давил голодный народ под бременем тяжелых налогов. Он вместо хлеба подавал камень, с нагого снимал рубаху. Плеве изнурял народ, тратя его трудовые деньги на развитие сыска в России и на охрану своей особы.

6. Плеве допустил, чтобы совершилось ужасное избиение кишиневских евреев. На глазах бездействующей полиции там избивались еврейские старики, женщины, дети, женщины подвергались поруганию, имущество еврейской бедноты истреблялось и подвергалось дневному грабежу.

В правление Плеве свободой слова пользовались продажные и человеконенавистнические газеты, которые в течение долгого времени свободно и открыто раздували междуплеменную вражду в России и свободно науськивали бессознательную чернь на «жидов», поляков и финляндцев. Проповедь всесильной юдофобской печати не могла встретить своевременно надлежащего отпора в русской порядочной печати потому, что таковая, беспощадно преследуемая Плеве, еле дышала и погибала. Плеве поддерживал междуплеменную рознь, чтобы ослабить революционные силы, чтобы обратить революционный пыл масс и народное недовольство с больной головы на здоровую, чтобы застращать еврейских революционеров.

7. Плеве грубо душил всякие попытки к легальной работе на благо народа. Печать задыхалась и гибла под цензурным гнетом. Земство взято под подозрение. Плеве всю Россию держал на особом положении об усиленной охране, всю ее покрыл сетью охранных отделений, наводнил полицией и шпионами так, что в зараженном ими воздухе невозможно дышать.

8. На Плеве падает главная ответственность за то, что на происходящей теперь Японской войне рекою льется русская кровь, гибнет цвет нации, ее трудовые силы, непроизводительно тратятся трудовые народные деньги. Плеве виновен во всем этом потому, что душа русскую печать и русское общественное мнение, он не дал ему высказаться о войне, чтобы отвратить ее.

Вот что делалось в России за два года правления Плеве. Вот какие преступления совершались в ней самим Плеве или его агентами. За это Партия социалистов-революционеров сочла необходимым изъять Плеве из обращения, чтобы таким образом обезопасить Россию от его зверств на будущее время, чтобы показать, что такие многочисленные и ужасающие преступления против русских граждан не могут оставаться безнаказанными. Вот почему Партия социалистов-революционеров вручила Боевой Организации смертный приговор для министра Плеве, и я, Егор Сазонов, член Б.О.П.С.Р., с чувством глубокой благодарности за оказанную мне Организацией честь и доверие, взялся выполнять свой долг революционера и гражданина.

Личных мотивов к убийству министра Плеве у меня не было. Я никогда бы не поднял руки на жизнь человека по личным побуждениям.

Как я, человек мирного характера и самым рождением как бы предназначен для самой спокойной и довольной жизни, мало-помалу превратился в революционера и дошел до решимости убить человека?

По рождению я происхожу из благомыслящей, в высшей степени религиозной и монархически настроенной крестьянской семьи, которая переселилась из деревни в город и там быстро разбогатела эксплуатацией башкирских лесов, сравнительно уже поздно, когда мне было лет десять. Тот дух, которым я был пропитан, пока находился всецело и единственно под влиянием семьи, был в высшей степени враждебен какому либо протесту или недовольству строем русской жизни. Царские портреты наряду с иконами украшают комнаты в доме моего отца. Гимназия моего времени для меня и для всех без исключения моих сверстников и товарищей была учреждением ненавистным. Там систематически истребляли в нас все живое. Вопросы, возникавшие в крепнувших умах, не только не получали никакого ответа, но и грубо подавлялись. Самый живой предмет – история, преподавалась в юдофобском стиле. Да, не вина русской интеллигентной молодежи, что еще на ученической скамье она привыкала видеть ложь в казенной науке потом, предоставленная собственным силам, самостоятельно вырабатывала свои убеждения, враждебные прежним традициям.

Я поехал в Московский университет с жаждой знания, с мечтой пройти несколько факультетов, чтобы в конце концов сделаться земским врачом, непременно врачом для бедных. Слово «карьера» было мне невыносимо. Университетская наука и умственные богатства, которые я нашел в публичной библиотеке, произвели, конечно, в моем уме целую революцию. Было достаточно нескольких месяцев, чтобы появились бреши и трещины в мировоззрении, создававшемся всей прежней жизнью. Ни о каких революциях я не помышлял и если знал о них что-нибудь, то лишь столько, сколько о них писалось, и относился к ним равнодушно, скорее неодобрительно.