Дмитрий Губин - Въездное & (Не)Выездное

На следующий день мы взяли напрокат катер – его здесь дают по водительскому удостоверению – и за сорок минут долетели до островов Соффи и Морторио, где осторожно, чтобы не погнуть винт, ввели лодку, как лошадь, под уздцы, в какую-то тихую бухточку и провели там весь день, утерянные для мира. А на обратном пути сбились с курса и пристали к чьей-то вилле, и купались у нее, пока не прочли, что здесь запрещено швартоваться, купаться и вообще быть, – и мы рванули обратно, и потом нам одни люди объясняли, что это вилла Берлускони, а другие люди – что Путина, и мы потом слышали так часто про Путина и Берлускони, что получалось, любая дорогая вилла на острове принадлежит одному из двух связанных крепкой дружбой мужчин.

А потом мы погрузили машину на паром и отправились на французскую Корсику, где портовый городок Бонифацио, знававший Бонапарта, стоит на обваливающихся в воду скалах, дико похожих на засахаренный слоистый торт.

Впрочем, Корсика и Бонапарт – из другой истории.

И напоследок вернусь к заголовку. Рассказ Сэлинджера The Perfect Day For Banana Fish, переведенный на русский как «Хорошо ловится рыбка-бананка», содержит в названии игру слов, известную по словосочетанию «банановая республика». Banana – это все, кому привалило случайного наследства, или случайной власти, или случайных нефтедолларов, – в общем, случайных денег. И banana fish, таким образом – не только Elops saurus, сельдь большеглазая, но и, в некотором роде – золотая рыбка. Или, если хотите, золотая сардинка.

Собственно, больше про Сардинию мне нечего сказать.

Да, собственно, какие тут могут быть комментарии?

Не считая того, что в тот самый вечер, проведенный в клубе Billionaire, я умудрился чуть не подраться с Флавио Бриаторе.

Дело в том, что девушки, прошмыгнувшие с Рустамом Тарико, оказались воровками. В vip-зоне они стырили кошелек с невероятными тысячами у дочки основателей авиакомпании «Сибирь», подчистили кофточки Lora Piano у светских хроникерш, – хотя Лашми Митал, кажется, не пострадал. Тарико сообщил о случившемся Бриаторе, Бриаторе заменил охрану, а новая охрана меня в vip-зону не пустила.

Возмущенный, я грубо заорал на командовавшего охраной мужика в расстегнутой рубашке с волосатой грудью:

– Get out! It’s my place!

Это, конечно, было идиотское заявление. Мужик (а это оказался Бриаторе, я не узнал его) яростно ответил тем же.

Мы сцепились.

Не знаю, успел ли заснять это Левитин, а теперь не спросить – в 2013-м Валера неожиданно умер от сердечного приступа, и всем, кто был знаком с этим отчаянным матерщинником, умеющим «отстреливаться» из фотоаппарата как из автомата, – стало дико не хватать этого (как стало очевидно сейчас, но не было видно тогда) трогательного и трогательно верящего в лучших ангелов наших душ парня…

Завизжавшие хроникерши предотвратили драку, подобно тому как графитовые стержни в ядерном реакторе предотвращают цепную реакцию. И – надо отдать барышням должное – мои защитницы сказали, что немедленно уезжают «из этого дерьмища».

На семерых у нас была одна машинка-smart, напоминающая размерами швейную. Правда, это был удлиненный (метров до двух) вариант: нечто вроде smart-лимузина. Вместились. У девчонок ноги торчали наружу через окна. Классное было возвращение.

Тот паренек, что выдавал на пляже лежаки, – он бы оценил!

Tags: О, старые страны, пою я вам гимн! – О, нищее величье бывших великих империй! – О, старые ночные трамваи; о, старые изразцовые стены и старые мраморные мостовые!

В Лиссабон – при первой возможности! Пока там еще бедно, кризисно и фантастически хорошо. Томик Ремарка «Ночь в Лиссабоне» в сумку – и вперед. Прочие – сытые – столицы подождут.

Даже если Португалия вдруг сказочно разбогатеет, путешествие на край Европы будет манить, как всегда манит край. Город на берегу широченной (другой берег теряется в дымке) реки Тежу, запускающей руку в океан. Западнее – ничего. Если плыть, плыть и доплыть, из-за круглого бока Земли вынырнет Новый Свет. Все так отсюда и плыли: и Васко да Гама, и Магеллан. На месте отплытий стоит салазаровских времен колоссальнейший монумент. Можно забраться наверх, охватив взглядом и прыгнувший в воду ренессансный замок Torre de Belеm, и монастырь иеронимитов, и корабли, и конец света. Старого Света.

Лиссабон и вправду старый город. Стары стены, облицованные потрескавшимися изразцами, azulejos. Стары трамваи и фуникулеры. Стары тысячи мелких кафе, в которых готовят соленую треску-бакальяу. Стар нелепый подъемник Санта-Жуста. Стары продавцы на совсем уж блошином рынке Feira da Ladra. Стары церкви. Круты подъемы. Кривы щели улиц Алфамы. Стар как мир запах травки в сквере у Miradouro de Santa Catarina, где лежбище студентов. Невероятно хорошо!

В Лиссабоне мы сняли квартиру. 400 евро в неделю, 60-метровое дизайнерское пространство. Центральнее не бывает: район Байша, Baixa. Выбегающая на набережную Торговая площадь, – в минуте. Если бы мы выбрали Алфаму – тащили бы чемодан по улицам, уходящим вертикально вверх. Если бы Байру-Алто – получили бы под окнами пару миллионов баров. Если бы поселились в Белеме – добирались бы полчаса до Байши, Алфамы и Байру-Алто.

Прилетев, отправились на площадь, рассчитывая застать остатки рынка. Прошли по мощеной черным и белым мраморным булыжником Rua Augusta сквозь гигантскую арку…

Мы обманулись названием.

Это была, опять же мощенная камнем, площадь – только не рыночная, а бывшего королевского дворца. С трогательным имперским псевдоклассицизмом (империям, впрочем, важны не пышность, но простор). Мы были в сердце бедной, прописавшейся в дальних европейских родственниках, потерявшей морское владычество, пережившей землетрясение 1755 года, – однако империи.

В сердце того царства-государства, что по мере утраты колоний застыло, как провинциальный музей (вот почему в Лиссабоне нет своего Лувра: главный, музей Гюльбенкяна, с отличной коллекцией живописи, ковров и изразцов, был построен уже после смерти спонсора).

Река-океан. Гигантская площадь. Конный всадник. Каре дворца. Край жизни. Во Вторую мировую все, кто бежал от нацистов, оказывались здесь в расчете на чудо, на американскую визу.

Ночью мы шли, пританцовывая, по этим полированным каменным торцевым мостовым. Мрамор был всюду. Лиссабон ночью блестел, как после дождя, и чудилось, что прошел дождь. Волны мраморного рисунка на Prao Rossio обращались в волны, и приходилось крениться набок, падая, чтобы не упасть.

В Лиссабоне турист – путешественник, первооткрыватель: вот что ценно.