Дмитрий Губин - Въездное & (Не)Выездное

Мраморные торцы, глазурованные изразцы, лестницы, фуникулеры, мавританские окна… В другой стране сняли бы сотни фильмов. Но попробуй-ка найти просто городской путеводитель. Эти дождевые мостовые, эти плитки-азулежуш, эти закуски на столах каждого кафе, молчаливо выставляемые на стол без указания цены (но это не французские комплименты от шефа, не бесплатно!), – это каждый открывает впервые, как ребенок открывает дверь бабушкиной кладовки.

Там груды золота лежат, и нам они принадлежат.

Цены смешные. Ощущение американца на послевоенной Ривьере. Проездной на день – 5 евро: все фуникулеры, лифты, паромы, автобусы, метро, трамваи.

На следующий день мы впрыгнули в трамвай № 28 – он вдруг понесся, вверх, вниз, по горам, по долам, нынче здесь, завтра там, Мурария и Алфама, улицы в ширину вагона ровно, щ-щ-щас врежемся! – уф-ф-ф, португальские горки. Вышли – не знаю даже где. Площадь, сквер, собор, кафе на два колченогих столика. Жена взяла стакан воды, я – вина. Оставили два евро.

На стандартизированных ценниках в каких-нибудь H&M и GAP отдельно значится цена для Португалии.

Лиссабон – трамвайный город. Едешь, и виды меняются в ритме боевика. Как-то, уже в сумерках, на Prao dos Restauradores, сели в странный трамвай с опущенным задом, буквой «г», а он оказался фуникулером и потащил в гору, над крышами погоревшего в 1988-м района Шиаду. В Шиаду мы не нашли ни одного супермаркета, но каждый магазинчик был набит porto, и продавцы говорили (если могли сказать на английском хоть слово), что Порту – это, конечно, совсем другое, не Лиссабон.

А еще мы взяли за 50 евро в день (сглупили, конечно: нужно было за 20) машину и поехали в пригород, в Синтру, в замок Пена, вмиг принижающий фантазии Людвига Баварского до статуса рядовых.

А еще мы бродили по порту и рынку.

А еще объедались треской – в принципе, ужин на двоих обходится в 25 евро с литром вина, потому что самый простой способ выжить в бедной столице на краю света – это открыть ресторан.

Но так и не послушали грустные песни фаду, которые возведены в ранг национального достояния, то есть в разряд туристического развлечения.

Но свойство бабушкиной кладовки состоит в том, что, как ни ройся, все равно в следующий раз найдешь что-то еще.

– Почему ты ничего не написал про фаду? Ка-а-ак, ты не сходил на фаду?! – вот что немедленно поставили в упрек после появления этого текста на сайте Geo.ru русские поклонники Португалии (их не так много, но как раз поэтому они очень заметны).

Фаду, fado – это национальные португальские грустно-любовные песни, а с недавних пор еще и часть мирового наследия ЮНЕСКО. Реклама фаду в Лиссабоне всюду. Есть Дом фаду, клубы фаду, бары фаду. Весьма недешевые, кстати. Возможно, из-за коммерциализации фаду у меня с фаду и не срослось – мы все откладывали послушать фаду до последнего дня, то есть повторили вечную ошибку всех путешественников, которые откладывают важное действие на последний день, даже прекрасно зная, что «потом» никогда ничего не бывает.

Но фаду все же произвели на меня сильное впечатление самим фактом своего существования. И я какое-то время по возвращении в Петербург даже носился с идеей создать у нас Дом русского романса и добиться включения русского романса в то же мировое наследие ЮНЕСКО. Мне кажется, что русский городской романс (как и фаду в Португалии, и фламенко в Испании, и танго в Аргентине) – это то, что из музыки в России по-настоящему уникально. К тому же я очень люблю русский романс и, право, «Отцвели уж давно хризантемы в саду» без слез слушать не могу, хотя, казалось бы, пошлость наимещанская и наиневообразимейшая. Однако ж за сердце хватает.

Но я не музыкант, увы. А друзья-музыканты (включая исполнителей романсов) – они все говорили в ответ как-то так: ага… ну да… На этом все и остановилось.

В общем, идея ждет своей реализации; дарю.

Tags: Почему в Дюссельдорфе закрывают на ночь аэропорт. – Старый порт и резиновые человечки. – Почему бургомистр не живет в своей резиденции.

Недавно в Германии, в Дюссельдорфе, я был трижды изумлен, хотя за границей бываю часто, а удивить меня вообще трудно.

Первый раз я изумился тому, что местный аэропорт закрывается на ночь: то есть не тому, что с 23:00 до 7:00 он не работает, а причине, по какой не работает. Ну, попробуйте догадаться сами – почему? Не выдерживает конкуренции с франкфуртским и мюнхенским хабами? За ночную работу нужно дороже платить? Как бы не так! Аэропорт закрывается потому, что местный бюргер желает ночью спать. Он так решил – и баста.

Второй раз потрясение вызвала перестройка старого порта в офисный район: туда пригласили оторваться молодых архитекторов. И они оторвались по полной: один офис – самые большие в мире часы, другой покрыт мятой сталью, третий облеплен резиновыми человечками – знаете, такими, что кувыркаются по стеклу. Но потрясение вызвала не архитектура, а то, что архитекторов вскоре позвали опять: строить в районе офисов жилье. Немцы ужаснулись, что ночью офис-порт мертв, и теперь исправляются, строя рядом и дико дешевые, и дико дорогие квартиры, потому что когда все вместе – это и есть жизнь.

А третий раз я был сражен, когда мне показали резиденцию бургомистра. «А нельзя к нему заскочить на чаек?» – «Нет, нельзя, потому что он там не живет. Резиденция сдается бургомистру в аренду, а у него зарплата не такая, чтобы ее снимать. Так что он живет в своей квартире, а в резиденции проводит официальные приемы».

Что-оо-о-о?! Горожане – градоначальнику – за деньги?!

Испытав катарсис, я вернулся в Россию и, знаете, о чем подумал? Не о свойстве российских бургомистров ездить на «мерседесах», смотреть на город как на источник денег и отгораживаться от тех, кто беднее.

А о том, что правы историки, которые полагают, что выигрывает войну не тот, кто принимает капитуляцию, а тот, кто извлекает больше преимуществ из ситуации, в которой оказался в результате войны.

К моему удивлению, на этот текст не последовало ни одной гневной отповеди. Хотя напечатан он был в газете «Деловой Петербург» под День Победы. Я, кстати, считаю, что одна из чудовищных вещей, разъедающих русское сознание, – это статус 9 мая как праздника. Красный мясник победил коричневого мясника, причем мясницкими методами (например, ради того, чтобы раньше союзников взять Берлин, положено было 300 тысяч советских солдат!) – и вот вся скотобойня празднует.

День скорби, день траура, день поминовения, день осознания трагедии и ошибок, что угодно – но только не праздник.