Николай Прокудин - Конвейер смерти

– Что прикажете делать? Как докладывать? – нахмурился инспектор.

– Догорит вертушка, осмотрим. Возможно, что-то найдем. Не могут же исчезнуть останки, – вздохнул Афоня.

– Хорошо, завтра сообщите, – согласился инспектор. – Сейчас разыщите черные ящики. Они ярко-оранжевого цвета. И пусть солдаты подержат нашего фотографа. – (Чудно! Черный ящик, но оранжевый.)

Мы со Шкурдюком переглянулись и дружно покачали головами. У нас в пехоте такого не случалось. На боевых – пьяными! Один – совсем в хлам, двое других – крепко поддатые. Да и пилот с бортачом тоже что-то употребили. Ну орлы! И как с ними после этого летать?

Сергей распорядился, и два солдата подхватили под руки капитана. Тот щелкнул пару кадров и заплетающимся языком велел сместиться чуть вперед. Сделал еще пару снимков. Приказал перенести себя ближе. Затем снимки справа, слева, снизу. Отставил фотоаппарат на вытянутой руке, навел на свое лицо и сделал кадр на фоне пепелища. Остаток пленки истратил на полковника у обломков вертолета. Погибших положили на плащ-палатки, быстро погрузили в вертолет. Туда же бросили один найденный бортовой самописец.

– Мужики, – обратился к нам бортмеханик, – вам парашюты нужны?

– Наверное, нет! – пожал я плечами.

– Можно, я их заберу с собой? – спросил летчик.

– Забирай, конечно! – разрешил Афоня. – На хрен они нам? Тяжелые, по горам тащить замучаешься.

– Вот и хорошо, – обрадовался лейтенант и подхватил оба парашюта. Третий, подгоревший, он бросил в огонь.

– А зачем тебе парашюты? – удивился Шкурдюк. – У вас ведь этого добра полно?

– Эти – спишут. Они – уже ничьи. На водку махнем. Афганцы парашютный шелк хорошо берут. Другой к потолку раскрытым куполом прибью. Красиво. Ну спасибо, ребята!

Вертолет улетел, оставив нас на голодный желудок томиться в ожидании, когда потухнет пожарище.

На весь следующий день у меня был один сухарь, пачка галет и микробаночка паштета. Пришлось, перебивая аппетит, «обжираться сытным, наваристым» чаем. Чай был аж трех видов: горячий, очень горячий и обжигающий.

Утром разведчики на соседнем склоне нашли использованную упаковку от английского «Блоупайпа». Судя по внешнему виду, труба трубой. А вот – бац! – выстрел из нее, и нет вертолета с экипажем!

Солдаты из третьей роты на следующий день, проходя мимо продолжавшего тлеть дюралюминия, порылись в углях. Бойцы нашли в пепелище оплавленный ствол автомата, принадлежавший исчезнувшему тыловику. От него самого даже металлической оправы очков не осталось. Горстка пепла.

Вопрос о похищении или пропаже офицера был снят. Его ствола оказалось достаточно для подтверждения факта смерти. Почему же в вертушке очутился не Берендей, как сообщили вначале, а совсем другой? Когда Сашка подошел к перегруженному борту и пилот увидал нашего толстяка, он наотрез отказался с ним лететь.

– Лишний вес! Дайте сопровождающего полегче.

К вертолету подошел Соловей, практически такой же по габаритам.

– Вы что, издеваетесь? – воскликнул летчик.

– Пусть возьмут меня! – вызвался худощавый лейтенант Васильев, не летавший ни разу в вертушке.

Он слетал в первый и последний раз. Берендею дико повезло. Неделю, пока продолжалась операция, и неделю по ее окончании Саня и Соловей отмечали свое чудесное спасение беспробудным запоем.

Рейд не удался! Вертолет сбили, ребята погибли, а тут еще и бородавку на руке сорвал, и та сильно кровоточила. Медик Саша Пережогин заметил это и спросил:

– Никифор, что с рукой? Дай перевяжу! Не дай бог, инфекцию занесешь.

– Саша! Это бородавка. Достали они меня! По всей руке пошли, уже штук пятнадцать! Не знаю, что с ними делать.

– Я тебе помогу! Я ведь дерматолог и венеролог! Вернемся с гор, приходи в медпункт – выжжем эту дрянь.

– Шурик, ты меня сильно выручишь! Надоели эти заразы, язви их душу! С меня коньяк!

Целую неделю я мысленно готовился к экзекуции и, глядя на бородавки, говорил им: «Ну что? Кранты вам! Пришел конец, проклятые! Выжгу! Как пить дать, выжгу! Изничтожу!».

Несколько дней после боевых прошли в суете из-за очередной комиссии, и до санчасти было никак не дойти. Но каждый день я обещал себе, что завтра обязательно пойду прижигать. Как-то утром я с удивлением обнаружил, что выводить практически нечего. Бородавки, шелушась, облезли или отвалились. Радости не было предела. Мучения отменялись, все прошло само собой. И позднее, как только самая малюсенькая бородавочка где-нибудь появлялась, я ее сразу предупреждал: «Выжгу!». Она, пугаясь, быстро исчезала. Великая вещь – самовнушение!

Я вошел в свою комнату и не узнал ее. Как она изменилась за две недели моего пребывания в горах! Словно по ней прошло стадо мамонтов или пронесся смерч. Во-первых, дверь была снесена с петель. Окно полностью разбито, ветер шевелил выцветшие занавески и оборванную светомаскировку. Один из карнизов валялся на койке комбата. Оторванная и расколотая дверца шкафа лежала вдоль стены. Лужа запекшейся крови на полу, загаженном, кроме того, остатками закуски и сигаретными бычками. В углу рядком стояло штук шесть пустых бутылок коньяка и водки. Из-под кровати торчал мой открытый чемодан, в котором кто-то тщательно порылся. Сбросив на кровать нагрудник с магазинами и гранатами, я устало присел на нее… Что же тут произошло? Погром? Налет? В дверях появился Борис Петрович, дежурный по ЦБУ. Он оглядел обстановку и ехидно хохотнул.

– Петрович, что тут было? – возмутился я.

Старый лис рассказал забавную историю с печальными и для меня тоже последствиями. Был не погром, а дебош…

После отпуска по ранению проездом к новому месту службы в комнату заявился майор Степанцов. Покидая коллектив доблестного первого батальона, он решил устроить банкет, заодно обмыть орден за ранение. В то время пока полк воевал, Степанцов решил обойтись компанией тыловых героев. Саня набрал собутыльников в штабе: Зверева и Боченкина, начальника оркестра и Гамаюна (Петровича). Для услаждения души и тела пригласил Эльку и «стюардессу». Сашка вскрыл мой красный чемодан, переоделся в новенький горный костюм, повесил на портупею АПС (мой трофей). Орел! Герой! Можно теперь рисоваться перед теми, кто в горы не ходил и пороха не нюхал…

Когда была «уговорена» большая часть спиртного, включили магнитофон и загрохотала музыка. У Сашки развязался язык.

– Элечка, иди ко мне, ласточка! Дай тебя приголублю! Я тебя очень хочу! – промямлил, шлепая слюнявыми губами, Степанцов.

– Пошел вон, мокрогубый козел! – с презрением крикнула Элеонора. – Если каждому давать, исшоркаюсь, изотрусь.

– Эля! Не бойся! – рассмеялся начальник оркестра, большой весельчак и балагур. – Можешь смело прыгать в койку, когда захочешь.