Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие

Кормили лошадей на привалах во время ленча и ужина их погонщики, а на ночлегах, за четыре часа до выхода, Отс и Боуэрс. Некоторые усвоили вредную привычку сбрасывать с морды торбу, одни — как только её надевали, другие же — при попытках добраться до корма на дне мешка. Пришлось привязывать торбы к стойлам.

«Виктор,»

— замечает Боуэрс,

— «вчера схватил зубами привязь и сжевал её. И вовсе не от голода — даже сейчас он не доедает свою порцию до конца».

По первоначальному замыслу предполагалось, что Дэй и Хупер с широты 80°30′ повёрнут назад, но сейчас их четвёрку оставили ещё на несколько дней — пусть с легко нагружёнными санями идут впереди и прокладывают путь для остальных.

Погода улучшилась, часто светило солнце, после склада Одной тонны мне запомнился только один день с температурой ниже -20° [-29 °C]. Случалось, конечно, что на каких-то переходах пони вязли, но мы их отнюдь не перетруждали и кормили без всяких ограничений. Мы знали, что впереди самое тяжкое испытание, но и представить себе не могли, до какой же степени тяжкое. После устройства Северного барьерного склада почти у всех пони осталось меньше чем по 500 фунтов груза, и мы надеялись относительно легко достигнуть ледника. Ведь всё зависело от погоды, а погода как раз установилась прекрасная, и пони всё время шли плечом к плечу. Правда, клячу из кляч Джию отвели по следу назад и вечером 24 ноября пристрелили, но ведь и он прошёл на 15 миль дальше того места, где была убита первая лошадь Шеклтона. А если вспомнить, что мы сомневались, следует ли Джию вообще участвовать в походе, то нельзя не признать, что Аткинсон и Отс проявили чудеса искусства обращения с лошадьми; впрочем, главная заслуга всё же принадлежит самому Джию, который исключительно благодаря высокой стойкости духа сумел протащить своё бедное тело так далеко.

«Хороший уход и сытное питание в течение целого года, три недели работы при добром обращении, умеренная нагрузка и достаточный корм, а в завершение — безболезненный конец. Если кто назовёт это жестокостью, то я с ним не соглашусь, или же я не понимаю, что такое жестокость»,

— записал Боуэрс в дневнике.

И далее:

«Отражение полуночного солнца от снега обжигает мне лицо и губы. Перед сном я мажу их ореховым маслом — помогает. Светозащитные очки полностью предохраняют от повторных приступов снежной слепоты. Капитан Скотт уверяет, что сквозь них мне всё видится в розовом свете.»

Утром {117} мы распрощались с Дэем и Хупером, они, повернувшись к северу, зашагали по направлению к дому [195]. Кстати сказать, ходить по Барьеру вдвоём не слишком-то приятно.

Дэй, безусловно, сделал всё, что мог, для того чтобы моторы работали, и они помогли нам преодолеть в начале путешествия самые неблагоприятные участки. Этой ночью Скотт записал:

«Ещё несколько переходов, и мы можем быть уверены, что достигнем своей цели».

26 ноября на широте 81°35′ во время остановки на ленч мы заложили Средний барьерный склад, как и на горе Хупер, в нём находился недельный запас провианта для всех возвращающихся партий; таким образом, наш груз уменьшился ещё на 200 фунтов. Шли в этот день очень тяжело.

«Обычно скучновато идти по необозримой снежной равнине, когда небо и поверхность снега сливаются в один саван мёртвой белизны, но отрадно находиться в такой прекрасной компании, и всё идёт гладко и хорошо» [196].

Сомнений не было — наши животные сильно утомились, а

«когда животное устаёт, устаёт и сопровождающий его человек, поэтому в конце дневного перехода мы все не особенно веселы, хотя всё время спим вволю» [197].

Следующий день (28 ноября) был не лучше:

«Выступили при ужаснейшей погоде. Снег стоит перед нами стеной, падает, крутит; дует сильный южный ветер» [198].

Запись в дневнике Боуэрса:

«Почти целый градус широты миновали без единого погожего дня; всё время тучи, туман, снег и ветер с юга».

Попадались, естественно, сложные участки, мы их старались обходить, хотя понимали, что проследить на обратном пути эти зигзагообразные маршруты и отыскать склады будет нелегко. Вот описание типичного походного утра из дневника Боуэрса:

«Первые четыре мили после выхода из лагеря были для меня сущей мукой: Виктор, то ли из-за лени, то ли из-за нежелания бороться с ветром, плёлся еле-еле, точно похоронная кляча. Мгла такая, что без очков не обойтись, но и с очками беда: только протрёшь и наденешь, как их тут же снова залепляет снег. Я сильно отстал от всей кавалькады, временами с трудом различал её сквозь падающий снег и меня, словно кошмар, преследовал страх, что Виктор первым из пони выйдет из строя. Правда, я всегда выходил позднее остальных, но после первой четверти мили догонял их. Сейчас, однако, я пришёл к четырёхмильному столбу последним и был раздражён до крайности, но не сказал ни слова, так как увидел, что не я один в таком состоянии, что погода и всё прочее навели уныние на всех. Но тут Виктора словно подменили. Он бодро рванул вперёд, занял своё обычное место и пошёл быстрой для такой поверхности ровной поступью. Каждый его шаг радовал и успокаивал меня. Во второй половине для он шёл не хуже, а под конец, когда я снял с него сбрую, принялся кататься по снегу — впервые за последние десять-двенадцать дней. Уж, конечно, не от переутомления».

Мы выкладывались до предела, лишь бы пройти положенные 13 миль, и Чайнамена, которому это было не под силу, ночью пристрелили. Он не дошёл всего-то 90 миль до ледника, но бедолаге от этого не легче.

Двадцать девятого ноября открылся вид, которого мы никак не ожидали накануне, когда, спотыкаясь и падая, брели сквозь пургу. Местами расчистилась на западе огромная горная гряда, которая вскоре должна преградить нам путь на юг; справа, казалось прямо над нами, возносилась трёхглавая вершина горы Маркем. После 300 миль унылого однообразия Барьера воистину восхитительное зрелище! Ночью поставили лагерь на широте 82°21′, на четыре мили южнее последней стоянки Скотта во время экспедиции 1902 года. Тогда ему здесь также посчастливилось с погодой, да и Шеклтон отметил, что на этой широте его встретил хороший ясный день.

Из наших дневников хорошо видно, что в плохую погоду настроение у всех падало, но мгновенно поднималось, едва показывалось солнце. Нет сомнений в том, что с пони происходило то же самое. По сути дела, на этой, начальной стадии путешествия все испытывали огромное напряжение, тем более что при скудости впечатлений ничто его не снимало.

Но вот проясняется, и кристаллический наст под ногами, вчера ещё какое-то бесцветное покрывало, сегодня переливается разными красками и ослепительно сияет; вчера ты спотыкался на малейшем бугорке, сегодня же все неровности почвы выступают отчётливо и ты ставишь ногу не задумываясь, а перед твоими глазами разворачивается один из красивейших в мире пейзажей, и, наслаждаясь им, забываешь, что каких-то двадцать часов назад ты еле тащился, преодолевая усталость и раздражение. Шорох санных полозьев, шипение примуса, запах супа, мягкое лоно спального мешка — как всё это может радовать и действительно радовало.