Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие

Конечно, преодолевая в последующие два дня (30 ноября и 1 декабря) эти горы, гряда за грядой, мы были вполне довольны жизнью. Так мы добрались до 82°47′ ю. ш. и здесь оставили последнюю закладку провизии на Барьере — Южный барьерный склад, — как обычно, с недельным запасом провианта для каждой возвращающейся партии.

«Мы оставили достаточно еды для недельного пропитания всех возвращающихся партий, состоящих каждая из четырёх человек. Следующий склад — Средний барьерный — находится на 73 мили севернее. Поскольку на обратном пути мы сможем легко делать 100 миль в неделю, то при нормальном течении событий нам вряд ли угрожает голод» [200].

Так рассуждали мы все — пока не нашли полюсную партию. Это был наш двадцать седьмой лагерь, и мы уже месяц как находились в пути.

Для нас было очень важно, чтобы хорошая погода продержалась ещё несколько дней, пока мы приближаемся к земле. В первое своё путешествие на юг Скотт не дошёл до горного хребта, тянувшегося справа от нас, — ему помешала огромная расселина. Такие образования известны геологам, называются они трещинами скола и возникают на границе ледника и коренных пород. В данном случае от гор оторвался Барьер протяжённостью во много сотен миль и разрыв соответственно получился гигантским. Шеклтон рассказал, как ему удалось выйти к Воротам (так он окрестил проход между горой Хоп и коренными породами), которые вывели его на ледник Бирдмора. Разведывая дорогу, он с товарищами наткнулся на непреодолимое препятствие — расселину, имевшую 80 футов в ширину и 300 в глубину. Они двинулись вдоль неё направо и вышли к месту, где пропасть была забита снегом, и пересекли её несколькими милями выше. Мы полагали, что от Южного барьерного склада до Ворот 45 миль, и рассчитывали через три дня стать лагерем около них.

Близ Южного барьерного склада пристрелили Кристофера.

Он единственный из пони, кого пуля не сразу взяла. Скорее всего, Отсу изменило его обычное хладнокровие, как-никак негодник Крис был его лошадью. В тот самый момент, когда он выстрелил, Крис дёрнулся и с пулей в голове помчался к лагерю. Его с трудом изловили, причём он чуть не укусил Кэохэйна, отвели назад и прикончили. Мы были рады избавиться от него: пока у него были силы, он сопротивлялся, но как только Барьер усмирил его, чего мы сделать не смогли, он перестал везти полагающуюся ему долю груза. Он мог бы, конечно, поработать ещё несколько дней, но у нас не хватало корма на всех лошадей. Мы даже усомнились, не допустили ли ошибку, оставив столько фуража в складах. Каждая лошадь служила кормом собакам по крайней мере на четыре дня, а иногда и больше, на них был порядочный слой жира, даже на Джию. Значит, бедняги терпели не такие уж большие лишения, и это нас утешало. Конскую вырезку мы и сами с удовольствием ели — варили из неё суп, хотя керосин надо было экономить.

Последнее время мы снимали лагерь ночью всё позднее — пора было постепенно переходить на дневной походный режим: на ледник лучше подниматься днём, к тому же с нами уже не будет лошадей, которым трудно было бы идти при высокостоящем солнце. Поэтому можно смело сказать, что следующий переход мы совершили 2 декабря.

Перед стартом Скотт подошёл к Боуэрсу: « Я принял неприятное для вас решение ». Оно заключалось в том, что в конце перехода Виктора следует убить, так как у нас мало корма.

Вечером Бёрди записал:

«Шёл он великолепно, весь день возглавлял цепочку саней и в лагерь, как всегда, вступил первым, с лёгкостью волоча более 450 фунтов груза. Как жаль убивать такое прекрасное сильное животное! Мне это представляется иронией судьбы, ведь меня упрекали в том, что я беру слишком много корма для пони, и его количество решительно сократили вопреки моим энергичнейшим протестам, которые я высказывал до самой последней минуты. Но сейчас, когда моя лошадка мертва, сознание моей правоты мало меня утешает. Бедный старина Виктор! Он всегда получал галету из моей порции и последнюю съел перед тем, как пуля оборвала его жизнь.

Итак, на 83° южной широты я лишился второй своей лошади, погибшей, правда, при менее трагических обстоятельствах, чем первая, под которой проломился морской лёд; тем не менее мне жалко моего старого верного друга, долго бывшего под моей опекой. Так или иначе, Виктор внёс свой вклад в нашу экспедицию, дай Бог, чтобы я проявил себя не хуже, когда сам пойду в упряжке. Над сумрачной стоянкой пошёл снег, похоже, что будет пурга. Кругом темень, воет ветер, вид самый неприютный».

И действительно, на маршруте пришлось пробираться сквозь плотную белую завесу, лошади вязли в глубоком снегу, оставляя следы глубиною в целый фут. Термометр показывал -17° [-27 °C], снежные хлопья таяли на тёмном брезенте палаток и меховой одежде. Когда мы заканчивали сооружение укрытия для лошадей, по ветрозащитным курткам струйками стекала вода.

«Мы отъедаемся кониной и ложимся спать очень довольные»,

— заметил я в дневнике.

Пусть жестковатая, она казалась нам лакомством, хотя приготавливали её самым примитивным образом — просто бросали в разогреваемый пеммикан. Лейтенант Эванс и Лэшли, оставшиеся без мотосаней, Аткинсон и Райт, лишившиеся пони, везли сани своими силами. Они уже успели изголодаться, да и многие из нас с нетерпением ждали обеденного часа и старались обмануть голод, грызя припрятанную галету. При таких обстоятельствах конина явилась, конечно, желанным подспорьем. Думаю, что, может, нам следовало бы больше конины оставить в складах. А так, то, что не съедали мы, доставалось собакам. Кто знает, будь у полюсной партии это мясо и лишняя банка керосина, может статься, она бы благополучно добралась до дома.

Третьего декабря мы поднялись в 2.30 утра. Туман, снег.

Пока мы завтракали, с юго-востока налетала пурга, ветер усилился до 9 баллов и превратился в настоящий шторм с сильной позёмкой.

«Такого сильного ветра летом я ещё здесь не встречал»,

— сказал Скотт.

Идти было, конечно, нельзя, но мы выползли наружу и под яростными порывами ветра подправили укрытия для лошадей. Одна стенка валилась трижды. В 1.30 пополудни засветило солнце, показалась земля.

В 2 часа мы вышли, полагая что перед нами гора Хоп, но вскоре снеговые облака затянули небосвод и два часа мы шли в таком мраке, что с трудом различали следы, оставленные предшествующей партией. К гурию — такие знаки мы ставили через каждые четыре мили — подошли уже при сильном северо-северо-западном ветре, редком в эти? местах. Боуэрс и Скотт шли на лыжах.