Евгений Рудашевский - Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)

Спать занятием трудным оказалось, но сон подушек не выбирает. Легли мы валетом; не меньше двух часов ворочались, изгибались, удобство изыскивая. Некуда ноги, руки, голову положить. Прочие пассажиры уже спали – по двое на полке, на полу.

На остановках тамбур полнился шумом – то безбилетники лёжку устраивали.

Начинался дождь, и заливало в окно.

Гудели вентиляторы.

Люди тут коровистые – с глазами мутными неудобство всякое встречают… Ночью началась столовая. Мусульмане, по случаю Рамадана от еды отграниченные днём, теперь, в ночи, банки, кастрюли достали для поедания обильного. Включили свет, заговорили в голос громкий, и никто не шикнул им, никто тишины не спросил. Когда садился мусульманин на койку индуса, тот не возмущался – прижимался теснее к стенке и сон свой продолжал. Диковинно это. Сам я порывался прикрикнуть на женщину в парандже, задумавшую в третьем часу ночи мужа своего отчитывать, но всякий раз напоминал себе, что в чужом монастыре пребываю. Терпел. И представить не мог сон в вагоне третьего класса (как бы ни восхвалял его Ким)…

Проснулся, ощутив под бедром давление. Оглянулся и удивлён был увиденным. Мусульманин (как узнал я позже – с билетом), места себе не отыскав, лечь должен был в положении большого неудобства: голову и грудь разместил на краешке нижней полки купейного отдела; вытянул ногу к боковой полке – нашей, упёрся, пальцами при этом в бок мне поддавив; вторую ногу на первую по-турецки забросил; руки обвил вокруг тела; так (в полусогнутии, полунавесу) заснул. Какие в положении таком бывают сновидения? Ловкость мужчины уважая, не захотел я ногу его оттолкнуть… Проснувшись в следующий раз, я обнаружил его на полу. Тогда же испугался, увидев, как с третьей полки женщина спускается в хиджабе – по темну пауком она тяжёлым показалась, асуром. (Быть может, от таких мусульманок и присказка в Индии пошла про Чурель – призрак тёмный женщины, умершей во время родов, а теперь ночами разгуливающей с ногами, вывернутыми назад, с локтями прогнутыми, с шеей продавленной…)

Многим здесь спать приходится в объятиях с людьми незнакомыми, головой упираясь в ступни голые или в лицо бородатое…

Проснулись мы окончательно к семи часам, когда заголосили вновь торговцы; суета вечерняя продолжилась утренней. Запахло одеколоном прелым. Пассажиры принялись за долгую, тщательную чистку зубов – кто щёткой, кто палочкой.

Сейчас, к полудню, Оля задремала вновь; я в неудобстве от качки непрестанной занимаюсь Дневником.

Могу наконец рассказ о Бомбее закончить. Замечу только, что палец мой гноится по-прежнему – обмываю его перекисью; что глаз Олин красной дугой обведён; что перед выходом к вокзалу температура Олина была 37 °C – причин этому не знаем, предположить удаётся лишь перегрев от солнца бомбейского. «Индия такое место, в котором не следует воспринимать всё слишком серьёзно – за исключением, конечно, полуденного солнца» {62} , – писал Киплинг.

Итак, Бомбей.

Уверены парсы (зороастрийца), что тело человеческое, жизнью оставленное, спешно демонами населяется. Нельзя мертвецами осквернять священные стихии огня, земли, воды. Задача получается о том, как хоронить умерших при условии, что ни закапывать, ни сжигать, ни топить их нельзя. С времён древнейших строили парсы башни смерти – тела на них укладывали открыто – для стервятников; исходил человек в несколько дней, а кости его обглоданные через решётку в башню саму проваливались. И все довольны были тем, что ни одну из стихий не запятнали. Похороны такие у парсов сохранились до наших дней; они иного не терпят и во всяком городе, где собрана от них значимая община, кормят своим мясом стервятников. В Бомбее парсов много; уже несколько веков устроена здесь Башня тишины. Нашли мы её (точнее, указатель к ней) в трёх километрах от центра, в небольшом парке, близ района людного. Не верилось, что в мегаполисе, в тени небоскрёбов дикость такая продолжается, и раздирают стервятники людей; но оказалось это правдой. К Башне нас не пустили; пройти к ней могут лишь зороастрийца; вступить за дверь её дано исключительно священникам и мёртвым. О Башне парсы говорят нехотя; упоминают только, что она невысока, широка и такие вокруг неё заросли стеснились, что не видно её ни со стороны, ни с неба. Позже узнали мы, что для Башни проблемы начались в годы последние – парсов мёртвых прибавилось, а стервятников в мегаполисе убавилось. Пришлось хитрости измышлять; поставили зороастрийца в жерло башни зеркала особые – жар солнечный для тел увеличить, чтобы разлагались они быстрее. Так узнали мы составляющую очередную в запахах бомбейских.

Дивлюсь терпимости индийцев состоятельных к обычаю такому, в городе сохранившемуся.

Сейчас, дополнив впечатлением этим прочие, от Индии полученные, смог я наконец слова Киплинга понять о том, что «Индия – единственная демократическая страна в мире» {63} . Это всё – от коровистости . Здесь мирятся со всем, всё принимают. От того религии, секты мирно сосуществуют. И стервятников по обычаю чужому допускают. И спорам ночным не противятся. И музыке, включённой молодым индийцем от динамиков телефонных не перечат. Делай, что хочешь; не жди ограничений. Вот что влечёт людей разных сюда: от хиппи шестидесятых до русских современных. Вседозволенность (быть может, отчасти мнимая). И милостыню бросают христиане индусам, а мусульмане благословения от трансвеститов принимают. И грязь, мусор, нищету принимают. И гудки глушащие от автобусов, машин, рикш слышат в спокойствии. Вот какой представилась мне Индия – сейчас, из вагона переполненного sleeper-класса.

В окончание записей сегодняшних последнее вспомню о Бомбее, что нередко люди там побираются, одетые прилично, – видишь его прохожим обычным, а он к тебе руку вдруг протягивает (получив монетку, смеётся или негодует – ждёт большего).

Вспомню, что это единственный индийский город, в котором обнаружили мы центр выраженный (к тому же украшенный массивными колоннами, капителями ионическими, балконами узорными, стенами нежно-шоколадными). Центр этот кажется в угрозе постоянной завала мусорного; на грязь привычно-индийскую обречён Бомбей от первого же послабления дворников.

Вспомню и коров бомбейских. «Индийцы быка зовут “отцом”, а корову “матерью”; на их кале пекут хлеб и варят себе еду, а пеплом мажутся по лицу, по челу и по всему телу. Это их знаменье» {64} , – так писал Афанасий Никитин. На святость этих животных указывал и Конрад Лоренц: «Этот горбатый скот так уверен в своей безнаказанности, что спокойно заходит в овощные лавки и, к ужасу торговцев, пожирает самые сочные фрукты и овощи» {65} . В современной Индии мы подобного не видели. Коров, конечно, уважают, но шлёпнуть по бедру хорошенько или крикнуть на неё никто не стесняется. С дороги их сгоняют редко, но от лавочек торговых выталкивают смело; и не нужен теперь дерзкий Ким, чтобы спасти товар от прожорливого скота.