Евгений Рудашевский - Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)

Полседьмого. Темнеет. Мы проезжаем Дели. Пишу эти строки, а подле нас очередные два трансвестита мусульман благословляют. Уже не удивляемся.

…

Проснулся ночью. Образ привидевшийся тороплюсь записать.

Долгая, за горизонт разлившаяся пустыня бетона. Всё – гладь, и только редкие щербинки в разнообразие. Люди бродят. Слепые от палевого солнца, бродят непрестанно – до усталости неодолимой, губительной; и всё ж скучают, одиночатся. И кто-то находит уголёк; угольком этим черту проводит и тут же черты этой пугается. Теперь ему надолго забава одна – по черте этой взад-вперёд балансировать, будто упасть здесь можно, и в этом поднять в себе чувства силы необычайной. Нужно… Нужно разглядеть слепыми глазами и про́пасть, и возможное падение; навсегда остаться возле своей черты – пока не исчерпаются силы окончательно, смертельно. Если черта истрётся – усилить её заново, но лучше усиления такого от человека стороннего выпросить… Осознанность – в том, чтобы гладь пустынную видеть.

(Князь Алексей Салтыков писал об Амрицаре: «Вообще архитектура здесь преуродливая. Слон, проходя по узким улицам, трётся своими боками о стены домов и задевает парчовым черпаком за шаткие балконы. На балконах часто видишь женщин: они очень грациозны, почтительно кланяются со своих балконов и террас; но трудно разглядеть их хорошенькие личики, потому что у них в ушах, в носу и на голове несметное количество серёг, колец и цепей» {66} .)

Только что возвратились из кинотеатра. Фильм был блокбастером наисвежайшим – Ek tha Tiger, но смотрел я больше на зрителей (всё, экраном показанное, отозвалось скукой; и не в хинди была проблема, а в примитивности сюжета – речь всякая понятна без перевода).

В кинотеатр запускали полицейские, при этом проверку устраивали, как в аэропорту. Олю в кабинку отдельную завели – для досмотра. Зашли мы с опозданием кратким, по темну.

Фильм был двухчасовой (один билет – 86 рублей). В середине – антракт для восполнения запасов попкорна. Шум в зале порой делался громче выстрелов и взрывов на экране. Когда появился главный Мужчина, крик, визг, топот вокруг сделались поражающие. От зала фильму во всём находилось сопровождение. Ударил герой противника – клич; обнял героиню – визг; сглупил – смех; облегчился в кустах – аплодисменты; показал торс – топот. Наибольшая шумливость вокруг получалась при драках и танцах. Иногда не мог я различить – кричат ли паникующие в фильме горожане или радующиеся спецэффектам зрители. Песни всем залом сопровождались. Парни рядом с нами вздёргивались, когда Tiger выбивал десятки в дартс, когда сносил ударом одним противников многочисленных. Сзади ребёнок грудной плакал – родители, нужно полагать, иного воспитания (кроме боевиков болливудских) не знают.

Крик нескончаемый я объяснил тем, что иного послабления эмоционального для индийцев не случается. Свободы нет в чувствах; теснота вокруг. Подростки напряжение теряют, когда на фильмах кричат, а взрослые – тем, что детей лупят. Видели мы воспитание такое; близким примером были се́мьи из поезда вчерашнего. Мать и отец били дочь свою (лет четырёх) – казалось, голову ей повредят. Другой отец, дочь на полку поднимавший, почувствовал её сопротивление и в злости так швырнул её вперёд, что ударил об стенку; несдержанностью своей был раздражён и потому вдогонку прибил дочь ладонью. Сын (лет шести) от родителей выбежал, остановлен был мужчиной чужим и бит им в назидание, возвращён к матери и бит повторно – уже матерью. Так же индийцы жестоки к собакам, кошкам. И здесь подтверждается впечатление моё о непосредственности большинства индийцев. Их эмоции ничем не прикрыты, односложны. Официант, недовольный чаевыми, такое разочарование на лице покажет, что недавняя вежливость его лицемерием вспомнится. Узнав, что товар в лавке не по твоему интересу выставлен, продавец без стеснений улыбку небрежением сменит и без слов – взглядом лишь – попросит товар его не загораживать от прочего люда. Когда при Тадж-Махале гид нам навязался на краткий рассказ (тогда ещё не наловчились мы открещиваться от людей таких), был он мягок, обходителен – в поведении показывал значимость свою; когда же я отказал ему даже в малой плате, значимость всякая изошла мгновенно, сменилась пришибленностью, унынием таким, что захотелось его утешить – пусть бы сотней рупий (я этого не сделал). Индийцы не таят эмоций, сразу воплощают их в движении, мимике. Потому и детей лупят – сами от инфантильности не отошли. В той же России лупят дочерей и сыновей с жестокостью не меньшей, но делать это стараются в уединении семейном, а значит – почитают чем-то неприличным. Это – шаг вперёд. Прячутся; чуют, что гадостят. Индийцы уверены в насущности пощёчин и тычков, не возмущаются, когда ребёнка их густо шлёпнет чужой им человек.

В мыслях шатких я отдалился от кинотеатра. Но размышления эти не мог не привести, ведь часто в путешествии нашем возвращаюсь к ним, а значит, почва им существует явная. Однако – ещё несколько слов о кинотеатре.

В антракте зрители увидели нас и в том получили новое развлечение. Сделалось им наше полулежание бездвижное в креслах лучшей мизансценой.

К концу фильма (в преддверии неизбежного счастья ) я задумался о пельменях с бульоном мясным, о борще со сметаной, о блинах с мёдом в Спас Медовый…

Амрицар – город небольшой, знойный; во многом Джайпур напомнил; отличие было в сикхах, в условной чистоте. Здесь так же гниют свалки уличные, а тротуары туалетом пахнут, но забота о порядке видна; промежутки тесные между домов мусором не завалены.

Сикхов здесь увидеть можно всяких. И одетых в лучшие одежды, с мечом длинным – в соблюдении традиций всех; и новомодных – в джинсах, с пёстрым пучком на голове; и разболтанных, не пугающихся тюрбана своего, с головы обвалившегося, волосы обнажившего. Одни торговлей заняты, другие велорикшами устроены. Кто-то сло́ва английского не знает; кто-то свободен в речи многоязычной. Почти все они от индийцев прочих тем отличны, что телом здоровы. Здесь видел я рослых, крепких мужчин. Жизнь иная – есть у людей сила для ссор дорожных, для криков, ругани. Не то в Агре, Джайпуре. Там силы все сочтены, движения скупые (символом того пешеходов коровистых назвать можно или велорикш, размеренно педали выжимающих). В Амрицаре пешеходы бегут, водители вслух пререкаются.

Такая живость мне нравится, равно как улыбка сикхов – здоровая, ясная.

Сикх, раздевшийся для омовений в озере Золотого храма, не подумал спросить от меня денег, после того как я фотографировал его несколько минут. Только улыбнулся и кивнул на прощание.

Нищих-попрошаек в городе много; они не так навязчивы, как их южные коллеги. Городской полицейский остановил нас для назиданий; попросил не закладывать на спину сумки, не хранить в карманах бумажники, телефоны. Заметив, что его предупреждению мы улыбаемся, поведал нам о карманниках местных и тем едва ли не пересказал слова ювелира из «Непарного браслета»: «Вор, знающий своё дело, никогда не похож на вора. Науке о воровстве известно восемь способов, которыми пользуются те, кто достигли вершины этого ремесла: усыпляющие средства, миражи, укрощение непокорных духов и другие. Искусный вор может обобрать тебя до нитки и преспокойно уйти, а ты будешь смотреть на него и не шевельнёшь пальцем. Вор может стать невидимым, может принять вид доброго, благочестивого человека и заставить тебя благоговеть перед ним» {67} . Чтобы болтливость полицейского утишить, мы обещали ему заботу о сумках, кошельках и телефонах; едва замолчал он, поспешили раскланяться…