Евгений Рудашевский - Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)

Озаботились мы поездкой завтрашней в Химчал-Прадеш. Думали прежде, что задержимся в Пенджабе на два-три дня, но сейчас, в близости гор (несколько сантиметров по карте) заторопились в Кашмир. Оттого и решили покинуть Амрицар столь спешно.

Автобусов частных до Манали (где ждёт нас краткий отдых и акклиматизация) мы не нашли. Удобства все – государственные. Ждём от поездки этой тесноту и тряску.

Каждый будний день отходят два автобуса: в 14:30 и в 16:00. Билеты в продажу отдают лишь за полчаса до отправления.

Сейчас полночь; признаю в себе слабость. Виной тому – сон скверный в поезде. Лишь за два часа до Амрицара вагон расслабился до мест свободных (отлёг я от Оли на койку стороннюю). Прогулки сегодняшние в жар тяжёлый бодрость мою исчерпали ещё глубже.

Напоследок скажу недовольство своё о языке русском. Нет в нём слова, желание спать обозначающего. Сонливость? Не то. Сонливость – это аппетит, а во мне – голод. Как же его назвать?

Температура у нас с Олей весь день не опускается ниже 37 °C. Причин этому не знаю.

Спим мы в отеле подле автовокзала. Желая сна приятного, согласились 1150 рублей платить за кондиционер и кровать широкую. Подъём назначен на половину одиннадцатого. Наконец выспимся.

…

Перед сном вспомнил, что впервые узнал штат Пенджаб от дяди Гиляя. Не был он знатоком индийской географии, однако записал в «Скитаниях» своих школьные фонетические забавы: «Историк и географ Николай Яковлевич Соболев был яркой звёздочкой в мёртвом пространстве. Он учил шутя и требовал, чтобы ученики не покупали пособий и учебников, а слушали его. И все великолепно знали историю и географию.

– Ну, так какое же, Ордин, озеро в Индии и какие и сколько рек впадают в него?

– Там… Мо… Мо… Индийский океан…

– Не океан, а только озеро… Так забыл, Ордин?

– Забыл, Николай Яковлевич. У меня книжки нет.

– На что книжка? Всё равно забудешь… Да и нетрудно забыть – слова мудрёные, дикие… Озеро называется Манасаровар, а реки – Пенджаб, что значит пятиречье… Слова тебе эти трудны, а вот ты припомни: пиджак и мы на самоваре. Ну, не забудешь?» {68}

До того памятен отрывок этот, что «Пенджаб» и сейчас неизменно отзывается во мне «пиджаком».

(Высота Манали – 1900 метров над уровнем моря [44] . Население – 18 тысяч человек.)

День вчерашний был дорожным. Сейчас, слушая дождь за окном, сижу в кровати тёплой, и лучше бы мне спать, но записи делаю эти в ущерб сну, ведь чувства не должны остыть до корки твёрдой (я не пишу воспоминания, но жизнь действительную в слова перевожу).

Мы на границе Химчал-Прадеша. Дух горный здесь уже ощутим. Утром завтрашним Кашмир откроем.

На вокзал амрицарский прибыли за два часа до отправления. Заблаговременность напрасная; за неё мы наказаны были шумом нестерпимым от людей и автобусов. Одурманило нас, будто просидели под турбиной включённой самолёта. Водители гудели, и гудки тональностей разных были, но все – губительно громкие. Кричали пассажиры. В свистки дули кондукторы. К тому – духота, жара, пыль.

Автовокзал я изучил прогулкой краткой. Искал лучших мест и соблазнился указателем к залу ожидания. Поднялся на третий этаж. Зал был без сидений. Все ожидающие спали на полу. Задумал я их фотографировать, когда сикх ко мне подбежал. Ждал я, что заговорит он о нарушенной интимности своих собратьев; недовольство сикха оказалось иным. «Зачем ты этих грязных фотографируешь?! Посмотри на меня! Вот, я встану здесь, а ты фотографируй!»

Автобус прибыл. Билеты стоили нам 460 рублей на двоих. Водитель отъезд объявил скорым – нарушив расписание. Оля была в ladies room; ждать её никто не хотел; пришлось укладывать рюкзаки на крышу излишне медленно. Даже ссора с водителем была, когда он нетерпение своё показал – не упредил меня, стоявшего на крыше, и тронулся легонько; мог я вылететь, но уцепился за поручни. К моим крикам о глупости водителя нашлись помощники. Пока мы переругивались, прибежала Оля. Отбыли (при всех задержках на ссору) за десять минут до указанного в расписании часа.

От кондуктора узнал я, что в Манали мы приедем к утру. Четыреста двадцать километров пути за шестнадцать часов. Места все заняты.

Вдохновением был автобус, с гор вернувшийся, – мы увидели его на одной из остановок. Под тремя окнами (по стенкам) обильными струями показан был обед пассажиров (рис с горохом). Вдохновение от того вышло, что такой же была наша закуска на этой станции…

К этому времени брезгливость ослабла; мирились мы с обедом, накомканным руками в тарелку; покупали еду вразнос – кукурузу, на углях обжаренную, лимоном обтёртую (6 рублей), бобы со специями (9 рублей), рис с горохом (11 рублей)…

По-настоящему горной дорога стала к семи вечера. По обочине, над обрывом, показались обезьяны, окна машин разглядывавшие и тем прикормленность свою к дороге обозначавшие.

Дождь малой дробью начался; пожалел я, что по жаре пенджабской не умел влажность грядущую предвосхитить – рюкзаки без чехлов лежали.

Случился туман. Обратился он облаком, и дорога стала обрывком трёхметровым. Водитель петлял по извилинам асфальта на скорости неизменно высокой.

Ночь мрачная наступила. Успел я при остановке туалетной снять рюкзаки, в салон их бросить. Теснота автобусная ослабла (к Манали нас вовсе останется тринадцать человек).

Свистел кондуктор (один долгий звук). Автобус притормаживал. Очередной пассажир спрыгивал во мрак на землю движущуюся, хлопал громко дверью. Кондуктор свистел (два коротких звука). Мы ехали дальше; вглядывались в темноту – различить пытались, куда здесь сойти можно, для какого приюта.

Воздух чист; ветром оконным омыли мы глаза от пыли пенджабской. Дышалось вольно и даже схолодилось.

Водитель всё так же лихо во мглу шёл, руль выкручивая. Проступали резко (от фар белесых) дома, машины, обвалы каменные, деревья. Дивились мы, что по слепоте такой не опрокидываемся никуда.

Спать не удавалось. Едва изомнёшься на кресле крохотном в удобство, глаза закроешь, как поворотом очередным удобство всё разваливается. Кроме того, водитель, себя от сна оберегая, музыку включил.

В полудрёме глядели мы на дорогу; становилась она утлой, пробоинами усыпанной. Теперь уж ехали медленнее. Более того – плутали. Трижды направлением ложным водитель обманывался; и крик был; и кондуктор в дождь выбегал – свистком задний ход регулировал; и холодом тянуло в двери открытые, пусть надели мы свитера, куртки.

Слева пропасть проглядывала мрачная; из неё огни домов показывались. Ехали всё выше – мотор ревел под ритмы индийские.

Освободились места; мог я лечь, но не решался; дорога была развлечением – непозволительно подъём такой для сна пропускать.