Александр Щипков - Соборный двор

– Когда говорят, что рок-музыка – это порождение сатаны, то имеют в виду в первую очередь ритм, который вводит человека в состояние экстаза.

– И музыка, и ритм даны нам Богом как инструмент общения. Вопрос в том, как мы этим инструментом пользуемся, кому служим. Рок – это качели, раскрученные до колеса. Вода в природе тоже движется в определенном ритме – то прилив, то отлив. Это и есть наша качель. Но всему должна быть мера. Можно волну раскачать так, что всех стошнит. Так же и ритм. Если ты даешь его в дозволенных мерах, то людям хорошо. Они понимают, что ты хочешь сказать. Если же ты работаешь под иглой, наркотой или от злости, то нет сомнения – пользуешься сатанинским методом. Святой Феофан Затворник говорил: если поешь о Боге, то это самая крутая проповедь. Я Феофану Затворнику верю.

Чтобы проповедовать, рок-музыкант сам должен пройти крутой православный путь, и тогда он будет крутым проповедником. Я впервые почувствовал всю энергию музыкальной проповеди, когда вышел на десятитысячный стадион. Вот твой выход, публика начинает реветь, впечатление такое, что на тебя направлено 150 прожекторов и тебя жгут и палят. Энергия немыслимая, без благодати Божией управлять ею невозможно, невозможно без чистоты в сердце ее отфильтровать и вернуть залу. Многие великие музыканты не выдерживали этот энергетический обмен, скатывались и спивались.

Ты говоришь: рок называют сатанизмом. Так все что угодно можно назвать сатанизмом, включая нынешнее политическое реформаторство. Все должно быть в меру, как в православии. Можно ли назвать нашу музыку сатанинской, если она приводит в церковь бывших панков, наркоманов и проституток? Из двенадцати апостолов один оказался предателем, из этого не следует, что все они предатели. Среди рок-музыкантов есть те, кто работает сатане. Из этого не следует, что все рок-музыканты – сатанисты.

– Я часто встречаю тебя и всю команду «Галактической федерации» то в Казанском соборе, то в Николе Морском. Как духовенство относится к вашей деятельности?

– Каждый священник волен иметь свое собственное мнение, мы же должны делать свое дело. Получали мы тычки, получали и благословения. По-разному бывало. Знаю только, что многие бати слушают наши записи. Значит, любят. Кроме того, в отличие от других конфессий, мы свою музыку в храм не вносим. Мы в храм молиться ходим, а не бренчать на гитарах. Всему свое место. Из наших ребят многие в церковных хорах поют.

Все мы стремимся к максимальной церковной дисциплине: посту, молитве, соблюдению заповедей. Ясное дело, сходу не получается. Когда становишься христианином враз начинаются искушения. Бороться приходится постепенно, поочередно, шаг за шагом, отказываясь от вина, от курева… Широко шагать нельзя – штаны порвешь. Сломаешься. Тут требуется разумная постепенность и помощь духовника. Все это помогает нам играть наш православный рок. Приходите послушать, денег-то за вход мы не берем.

(Воспоминания о митрополите Иоанне Снычеве)

Опубликовано: «Независимая газета» (приложение «Религии»), 23 января 1998 г.

– Ты в этом годе купалси?

– Не-е, владыченька, не купался.

– И я не… вот велел у себя в Петербурге, в резиденции купальню вырыть.

(Из разговора двух владык)

В 95-ом, в год кончины митрополита Иоанна Снычева, я работал редактором программ о религии на Петербургском радио. Хоронили владыку в воскресный день. Хоронили спешно, бестолково, на ходу доделывая могилу. Как-то трусовато, без достоинства, суетясь вокруг гроба. Вечером у меня плановая еженедельная программа. Вернулся с похорон с нехорошим чувством. Мое демократическое начальство тоже отчего-то суетится, намекает: покойный хоть и мракобес, хоть и Ельцина бранил, но вы уж будьте добры, подберите выражения согласно моменту – попостней. Решил так: минимум слов, максимум классической музыки.

После эфира, поздно ночью приезжаю с развозкой домой. Звонок. В трубке знакомый голос Виктора Антонова, одного из питерских ревнителей православия. Как не стыдно! Ведь ты с ним лично встречался! Небось и записи сохранил! Почему ничего не рассказал?! Владыка! Столп православия! И ни слова! Ага, понятно – aut bene, aut nihil!.. И раздраженные короткие гудки. Скучно общаться с просветленными ревнителями. Впрочем, с просветленными реформаторами – тоже скучно.

Aut bene…

Это bene, между прочим, предполагает ложь. Мне по душе иная пословица, которую вспоминают реже. De mortuis aut veritas, aut nihil. В день похорон я предпочел nihil.

А тут Максима Шевченко перед нынешним Рождеством встречаю в питерском Доме журналиста. Спрашивает: а правда ли, что Константин Душенов признался, что за митрополита книги писал? А правда ли, что митрополит с тобой всегда наедине встречался? А правда ли…

Насчет того, кто за кого что писал, нужно у самого Душенова спрашивать. А встречами наедине с митрополитом Иоанном никого не удивишь. Ведь тогда не то что ныне. Все попросту. Без церемоний. Снимаешь вечером трубку, набираешь известный всему городу домашний номер: добрый вечер, благословите владыка, хотел бы поговорить, Бог благословит, заходи, Саша, завтра в резиденцию. Каждый так мог.

Митрополит Иоанн очень любил слово «резиденция». Действительно приличный особняк, по советским временам – в элитном месте, на Каменном острове. Строили еще до Иоанна. И убранство, и интерьер – все-все делалось под других владык. Вкус и значительность. Случится принимать парижского кардинала – так у нас не хуже, чем у людей.

С владыкой мы действительно встречались несколько раз. Он благоволил всем, кто слагал на листе буквы, и я взял за правило раз в полгода приходить в резиденцию. Совсем ненадолго. От силы на часок. И всего только раз напечатал небольшое интервью. Не затем ходил. Где епископ – там и Церковь. Хочешь что-то в Церкви понять – не ленись с епископами общаться.

А с тем единственным интервью, помещенным в питерской газете «Смена», произошел забавный случай. В ближайшее после его публикации воскресенье после службы я задержался в храме на Гутуевском острове, где пела моя жена. Начались занятия воскресной школы для взрослых. Слышу мужской голос к священнику: отец Александр, что же это делается? Тут один корреспондент такую ересь в уста владыки нашего вложил, какую тот никогда и сказать не мог. Что хотят, то и творят, нехристи!

Не знал парень, что владыка к писаному слову трепетно относился и в бумагах порядок любил. Один монах рассказывал: подаю прошение владыке и подписываю «смиренный» послушник и проч. Владыка Иоанн держит прошение и вздыхает: чему тебя в семинарии учили? Иди переписывай. «Смиренный» – это я. А ты – «нижайший».