Виктор Бронштейн - Лабиринты судьбы. Между душой и бизнесом

Такие нерадостные, но, в общем-то, житейские мысли возникли, увы, не на пустом месте. Лет за десять до Гениных последних дней пришлось мне сдать на гистологию ткань с неожиданно заболевшей голосовой связки. После чего потянулись двадцать бесконечно долгих дней ожидания анализов то ли с приговором, то ли с помилованием. При моей мнительности и врождённом, правда, хорошо скрываемом от окружающих пессимизме надежд на благоприятный исход оставлял я не очень много. От мрачных мыслей не спасали ни травяные успокоительные снадобья, ни выпивка. Существенно притупляли душевную боль только физические нагрузки, причём, чем экстремальней они были, тем лучше. Благо тянулась суровая, но солнечная зима с изрядным морозцем и с дальними 3—4-часовыми спасительными походами на лыжах по дремучему, ещё по-варварски не вырубаемому, как сегодня, пригородному лесу. Всегда один, я с огромным удовольствием, но, правда, и с лёгким страхом медведей и травм, мчался по едва накатанной лыжне между Байкальским и Голоустненским трактами. В будничные дни, как правило, за всё время прогулки не встречал я ни одного лыжника. Так что времени побыть наедине со своими мыслями было немало. Именно на этой лыжне я и обдумывал, в ком можно найти опору, если дела пойдут по неблагоприятному сценарию. Кого бы я хотел видеть рядом в трудные дни лечения, а то и в последние дни? И не находил никого, кроме жизнестойкого и надёжного в любых трудностях Геннадия. В ту пору, кроме таланта умного собеседника и человека широкой души, он к тому же имел и достаточно прочную веру, и, что особенно важно, умел укрепить её в нас, кто был младше и слабее в своих убеждениях. Метания многих из нас выражает стихотворение Николая Зиновьева:

В эти печально памятные дни, с надеждой хоть на какое-то отвлечение от нависшей беды, старательно скрываемой ото всех, кроме Геннадия, полетели мы с женой в Новосибирск на широко празднуемое 40-летие мужа её сестры Олега, весьма красивого и самого элегантного из всего круга знакомых, к тому же успешного бизнесмена. Он решил пренебречь поверьем, что эта дата мужчинами не должна праздноваться широко, а то следующие юбилеи могут не состояться. Как всегда, Олег поступил по своему усмотрению. Дальнейшая жизнь показала, что зря. К сожалению, и я праздновал в ресторане свои сорок лет. Но, конечно, не так широко, да и Господь, по-видимому, помог мне. С середины юбилея, съев что-то неподходящее, а может быть, выпив слишком подходяще, я уехал, как говорится, на английский манер, не прощаясь, так что догуливали уже без меня. Через два года в опасном состоянии я попал в реанимацию, но пронесло. Трагедия же произошла в ту памятную ночь на соседней кровати. Как знать, может быть, пронесло как раз потому, что юбилей отгулял наполовину? Жизнь не раз убеждала меня, что с преданиями лучше считаться.

Олег, будучи хозяином крупнейшей в Новосибирске рекламной фирмы со звучным названием «Афина Паллада», справедливо полагал, что его главный капитал – это известность. Вот и закатил он шикарный юбилей, о котором говорил если не весь город, то всё бизнес-сообщество. Необычным, запоминающимся шоу была демонстрация полуобнажёнными девицами его обширной и «прикольной» коллекции… галстуков, которые он никогда не выбрасывал, а копил, покупая всё новые и новые. Возглавлял коллекцию красный, когда-то очень дорогой для нас, галстук родом из пионерских лет. Меня до глубины души растрогало проникновенное выступление явно горячо любящей юбиляра дочери, в ту пору студентки. Особенно задушевно прозвучали её заключительные слова: «Ещё много-много лет я буду оставаться взрослой дочерью самого обаятельного молодого человека». Никто тогда и не мог представить, что не так много лет осталось идиллии взрослой дочери и отца.

В тот достопамятный день профессионально подготовленный сценарий празднования был настолько захватывающим, что я действительно отвлёкся от мрачных мыслей и почти не вспоминал о своих бедах. Весьма запоминающимся стал также и поздний завтрак наутро в загородном, по-социалистически уютном деревянном ресторанчике с торжественными дорожками, коврами и с неубранными ещё портретами прежних вождей ностальгической эпохи нашей беззаботной юности. Собственно, таким уютным и трогательно несовременным был не только ресторан, но и вся загородная резиденция недавно свергнутых «бедными» демократами коммунистических начальников. Олег уже второй год арендовал там очень милый деревянный коттедж, окружённый могучими, как свершения минувших пятилеток, заснеженными кедрами и голубыми елями. Хоть в этом кто-то выиграл от варварской перестройки, раскулачившей партийных бонз!..

Но не только и не столько уютным ретро-ресторанчиком запомнился мне послепраздничный завтрак, плавно перешедший в обед. В память буквально врезалась тёплая беседа под грибки и солёные огурчики, которые в то позднее и затянувшееся утро имели звание не какой-то там рядовой еды, а доброй и душевной, как и сама беседа, закуски. А познакомился и разговорился я в новосибирском леске с весьма интересным и, как выяснилось, широко известным иркутянином – директором Театра народной драмы Михаилом Корневым. Он был однокурсником юбиляра и его жены по факультету журналистики. После третьей-четвёртой рюмочки нашей культурологической воскресной беседы я вдруг вспомнил, что, кажется, знакомился с ним лет двадцать тому назад. В далёкую заводскую пору, когда я был начальником цеха, но не был ни театралом, ни коллекционером, ни поэтом, Геннадию удалось затащить меня в педагогический институт на студенческую самодеятельную постановку «Утиной охоты» Вампилова. Хорошо запомнившуюся мне главную роль – Зилова – ярко и убедительно играл, кажется, не кто иной, как мой «новый» знакомый. Выяснилось, что промытая вчерашним юбилеем и утренней беседой память действительно не подвела. В единственном сыгранном спектакле уже тогда царил на сцене будущий заслуженный артист России и директор театра, а в ту пору просто бойкий и явно талантливый студент-журналист Миша Корнев. И спустя сорок лет я вижу тот яркий образ закрученного водоворотом суетной жизни одинокого вампиловского героя и даже вспоминаю короткую беседу Михаила с Геннадием, за версту чуявшим талантливых людей. Тогда-то Гена и представил меня будущему маэстро. Но и юбилей, и утренний «чай», увы, как и давнее знакомство, быстро и безвозвратно отлетели в туманную даль, занавес праздника опустился, и вновь наплыла тоска, связанная с ожиданием даже звучащего зловеще и не по-русски гистологического анализа.