Виктор Бронштейн - Лабиринты судьбы. Между душой и бизнесом

Позже, при лечении Геннадия, мы не раз сталкивались с этим явлением, правда, уже не по диагнозу, а по баснословно дорогим лекарствам, которые обещали сотворить чудо. Но чуда не произошло, и Геннадия как-то совершенно неправдоподобно, неожиданно для меня не стало. Хотя ровно за месяц до этого рокового события у него хватило сил быть ведущим при открытии мемориальной доски исследователю Севера адмиралу Г. И. Невельскому. Геннадий напряжением своей богатырской воли смог спуститься с четвёртого этажа и вновь подняться на него…

И вот Гены нет, а мы есть. Обгоняем его, во многом обездоленного: в детстве – ранней смертью отца, в юности – ярчайшей, но несчастной любовью; не удовлетворённого и зрелостью – поздним выходом первого сборника стихов, затянувшимся на десятилетия вступлением в Союз писателей и пронесённой через всю жизнь семейной неустроенностью, связанной, очевидно, с тем, что его любимой не хватило юных сил дождаться своего моряка и не загубить зреющую в ней новую жизнь.

Как жаль, что ему, ярчайшему человеку и талантливому поэту, просветителю, так во многом не повезло в личной жизни!

Как-то сами собой наплывают строчки его замечательного стихотворения-завещания:

Единственное, в чём Гена нашёл себя в этой жизни, была поэзия и безграничная профессорская эрудиция литературоведа и талантливого просветителя. Слушать его можно было часами, а иногда и ночь напролёт. Ходит легенда о том, что, встретив Гену на улице, многие из его товарищей могли простоять с ним до утренней зари.

Во всём, кроме бизнеса, – в поэзии, истории, передачах «Классическая лира» – Гена часто жёстко и пристрастно разбивал мою точку зрения, очень ревностно сохраняя первенство на своей «поляне». Собственно, вся жизнь, все области гуманитарных знаний и ранних любовных переживаний и были его безусловной «поляной». И вот мы – я и ещё один брат, тоже младший – идём на обгон его в сроках земных, которые всегда казались беспредельными в его бьющей через край жизни.

В общем, приближался тревожный день – я назвал бы его днём нашего земного равностояния. Хотя нуждается ли день, когда младший становится ровесником ушедшего старшего, в специальном названии? Может быть, из всего окружения этот день волнует только мою поэтически недовоплощённую душу?!

Будучи в Москве, я вынужден был впервые обратиться к настоящему психологу. Женщина оказалась весьма располагающей, близких со мной лет и хорошо меня понимающей. С первых же минут стало ясно, что порекомендовали её не зря. До этого я как-то раз сам находил психолога по объявлению, но прервал встречу через три-четыре минуты общения. Может быть, мужчина, к которому меня занесло, и был психологом, в чём я сомневаюсь, но только не моим.

После беседы стало заметно легче. Только надолго ли? Посоветовала она, кроме всего прочего, обязательно сходить в церковь: и свечи поставить, и с Геной поговорить в окружении икон, попросить прощения за то, что повздорили по поводу его последнего юбилея, организованного, конечно же, мной, где я к тому же был тамадой. Помнится, он отчитал меня за то, что я перегрузил предисловие к тостам стихами Николая Зиновьева, любимого в ту пору Геннадием, друзьями-поэтами и мной. Сидели мы на юбилее рядом, и ему вроде бы всё нравилось. Думаю, что кто-то дьявольски позабавился и «накрутил» его. Я грешен тем, что, суетясь с работой и предстоящими депутатскими выборами в областное Законодательное собрание, мало времени и души отдавал ему, как оказалось, в последние месяцы его жизни. Думал, что ещё успею. Правда, рядом с ним всё время был вызванный мной из монастыря его сын, а также мой помощник с машиной и врачами.

Врачи, к слову сказать, и здесь оказались не на высоте. Прозевали, что гормональные таблетки, которые сначала якобы дали хороший эффект, впоследствии совершенно не работали. В результате затянули с химиотерапией. Если последняя и даёт хоть иногда эффект, то ему бы наверняка помогла. Запас прочности у бывшего подводника был огромен.

Интересно, что, когда пишешь, погружаешься в раздумья глубже обычного. Сейчас сознание пронзила мысль, что врачей-то мы, кажется, с Геной невольно обманули сами поездкой в бурятский Иволгинский дацан под Улан-Удэ. Там, прося об исцелении от рака (увы, четвёртой степени) и греша по православным канонам, Гена прикасался к главной бурятской святыне – застывшему лет 75 назад в позе лотоса монаху Итигэлову. К слову сказать, учёные спорят о том, есть ли у чудодейственного монаха признаки жизни: хотя и выглядит он как цельные человеческие мощи, но в его теле фиксируются слабые биотоки и продолжают потихоньку расти ногти и волосы, выступает пот.

В добавление к возможному мистическому воздействию монаха Итигэлова буддийский лекарь дал Гене мощнейшее травяное снадобье, убивающее раковые клетки. Причём пить его нужно было строго перед сном, чтобы стараться проспать побочный эффект – ощущение сильного онемения в ногах и руках. Любое лечение этого недуга – не сахар. Через какое-то время Гена, очевидно, перестал принимать это зелье. Но, как я понял только сегодня, спустя лет восемь, медицинские анализы были сделаны после поездки в дацан и приёма сильнейших травяных снадобий. Наверняка это и повлияло на результаты обследования, исказив картину одного из вариантов фармацевтического лечения.

Увы, ни иволгинский лекарь, ни лечащий врач, ни гражданская жена и близкая подруга – тоже врачи – не назначили ему промежуточных анализов крови. Когда хватились приблизительно через год-полтора, было уже совсем поздно, время оказалось напрочь потеряно, гормональное лекарство все это время не работало, а ехать в буддийский дацан ещё раз Гена не согласился и потерял связь с врачом-монахом, вылечившим или продержавшим долгое время «на плаву» не одного пациента.