Валерий Чумаков - Вернер фон Сименс. Личные воспоминания. Как изобретения создают бизнес

К этому же времени относится и изобретение мной спиртометра, призванного решить довольно сложную проблему, возбуждавшую пристальное общественное внимание. Надо было создать аппарат, который постоянно и непрерывно регистрировал бы уровень концентрации спирта в протекавшей через него жидкости. Мой прибор справлялся с этой задачей так точно, как это можно было сделать при самых тщательных лабораторных замерах. Правительство России и многих других стран вот уже четверть века использует спиртомеры для расчета взимаемого с производителей алкоголя высокого налога, расчет которого опирается на количество чистого спирта в продукте. Если не считать нескольких важных технических усовершенствований, которые внес в него мой двоюродный брат Людовик Сименс, аппарат до сих пор выпускается в том виде, в каком я его некогда создал для основного производства в Шарлоттенбурге, где специально для него был построен завод. И хотя на него не был оформлен патент, нашим конкурентам до сих пор не удалось создать его успешную копию.

Крупные размеры, до которых разрослась компания «Сименс и Гальске», требовали, конечно, соответствующих изменений в системе управления и создания эффективных технических и административных подразделений. Мой друг детства Вильгельм Мейер, который с 1855 года занимал пост главного инженера и генерального директора, своими выдающимися организаторскими способностями оказал неоценимую помощь не только берлинскому, но и лондонскому, санкт-петербургскому и венскому отделениям фирмы. К сожалению, проработав у нас 11 лет, он оставил этот бренный мир после тяжелой и продолжительной болезни. Я глубоко скорбел по нему как по верному другу и очень хорошему, близкому человеку.

Вскоре после этого, в 1868 году, компанию покинул мой старинный друг и бессменный компаньон Гальске. Ключевой причиной этого было, как ни странно, стремительное развитие нашего бизнеса, который теперь представлялся ему слишком большим для того, чтобы быть стабильным и надежным. В этом проявлялось своеобразие характера Гальске. Он безоговорочно доверял только тому, что делал сам, своими золотыми руками, или тому, что делалось под его контролем. Наша совместная деятельность вполне устраивала нас обоих и приносила обильные плоды. Гальске всегда воспринимал мои конструктивные планы и замыслы с поистине волшебной точностью и ясностью и часто благодаря своему таланту доводил их в производстве поистине до совершенства. При этом надо честно сказать, что, если бы не его осторожность и предусмотрительность, мы не смогли бы уже в первый год нашего бизнеса добиться таких успехов. Но постепенно бизнес рос, и вскоре им уже невозможно было управлять в одиночку. Гальске же воспринимал приход сторонних управляющих чуть ли не как личное оскорбление, наносимое не только ему, но и всему делу. Даже назначение бухгалтера доставило ему душевную боль. Он так и не смог свыкнуться с мыслью, что бизнес, если он хорошо налажен, вполне может развиваться сам, без его постоянного контроля и непосредственного руководства. Наконец, когда активы и размеры фирмы выросли настолько, что уследить за всем ему стало уже совершенно невозможно, он потерял к делу интерес и вышел из бизнеса. Теперь он все свое время посвящал работе в Берлинской администрации, каковая деятельность доставляла ему глубокое личное удовлетворение. Его уход никак не сказался на наших отношениях, мы так и оставались лучшими друзьями и были ими до самой его смерти в прошлом году. До самой последней минуты он живо интересовался, как идут дела на нашей фирме, и искренне переживал за все наши успехи и неудачи. Его единственный сын и сейчас работает у нас уполномоченным представителем и принимает самое деятельное участие в делах компании.

Преемником Мейера стал бывший директор ганноверского телеграфа господин Карл Фришен, перешедший после присоединения Ганновера на службу в Северогерманский союз и занявший оставленную Мейером должность главного инженера государственного телеграфного управления. С его приходом фирма приобрела новые технические силы, поскольку господин Фришен к тому времени уже зарекомендовал себя как выдающийся инженер, имевший многочисленные изобретения в телеграфной области. Кроме того, хорошую службу нам сослужили набранные когда-то в компанию молодые люди, которые за время работы выросли в прекрасных инженеров и администраторов. Из них я упомяну лишь господина фон Хефнер-Альтенека, который приобрел всемирную известность, уже работая у нас директором машиностроительного отдела.

Этим способным сотрудникам я полностью доверил груз управления предприятием, оставив за собой лишь общее руководство. Как только мне удалось это сделать, я тут же получил свободное время, которое мог посвятить столь дорогим моему сердцу научным и общественным задачам.

Моя семейная жизнь полностью изменилась после 13 июля 1869 года, когда я сочетался вторым браком с дальней родственницей, Антониной Сименс, единственной дочерью весьма заслуженного и известного в области сельскохозяйственного машиностроения человека, профессора Карла Сименса, жившего в Гогенхейме [231], близ Штутгарта [232]. После этого во время застолий и в других подходящих ситуациях я часто шутил, что этот брак со швабкой следует рассматривать как политический акт, так как в интересах объединения Германии следует в самое короткое время перекинуть через границу как можно больше мостов, лучшими из которых являются браки между представителями Севера и Юга. Я не хочу здесь дальше вдаваться в вопрос, как повлияла на мой патриотизм эта швабка, вернувшая в мою сугубо серьезную деловую жизнь семейное тепло.

30 июня 1870 года, когда телеграф донес до Шарлоттенбурга весть о том, что император Наполеон [233]пересек немецкую границу возле Саарбрюккена [234]и таким образом развязал войну [235], жена подарила мне дочь. Спустя два года к ней добавился сын. Дочь я назвал Гертой, выполняя обет, данный на случай, если французский флот не сможет взять в плен одноименное немецкое судно, за которым он гонялся по всем морям. Четверо моих старших детей во время объявления войны отдыхали на морских пляжах Гельголанда [236]и вынуждены были вместе с прочими купальщиками поскорее оттуда бежать, дабы возможная блокада не преградила им путь к дому. В качестве доказательства сильнейших патриотических чувств, охвативших всю нацию, я могу показать телеграфную депешу, посланную моим 16-летним сыном из Куксхафена [237]. В депеше всего три слова: «Хочу в армию». К моему счастью, желание это не могло претвориться в жизнь, так как в прусскую армию брали только юношей, уже достигших 17-летнего возраста.