Жан Кокто - Эссеистика

Нелепы те, кто жаждет возвеличить ее в словах. «Величие, чистота, творческие свершения». Вот он, нынешний рефрен. А меж тем и величие, и чистота, и творческие свершения приобретают форму, невидимую для Франции и представляющуюся позором страны. Критики судят произведения, не ведая того, что сами ими же судимы. Кто составляет величие Франции? Вийон, Рембо, Верлен, Бодлер. Вся эта блистательная компания сидела в тюрьмах. Этих людей хотели изгнать из Франции. Они закончили дни на больничной койке. Я уже не говорю о Жанне д’Арк. В ее истории важнее всего процесс. Торжество ее печально. Бедняга Пеги {24} 24 Пеги Шарль (1872–1914) — французский поэт, погибший на фронте. Автор поэм «Мистерия о милости Жанны д’Арк», «Ева» и многих стихотворений религиозной тематики. Автор эссе «Театр народа. Эстетический очерк о новом театре». ! Я искренне его любил. Это был анархист. Знал бы он, во что превратят его имя!

После освобождения позиция Франции была проста. Она не заняла никакой позиции. Что могла она сделать, находясь в руках военных? Что она должна была сделать? Заявить миру: «Я вовсе не хотела драться. Я не люблю драться. У меня не было оружия. И никогда не будет. У меня есть только секретное оружие. Какое? Но раз оно секретное, что я могу ответить?» А если будут настаивать, она скажет: «Мое секретное оружие — анархическая традиция».

Вот достойный ответ. Загадка. Есть чем заинтриговать сильные народы. «Завоюйте меня. А я, придет время, все равно буду над вами властвовать».

Но коль скоро эта хитрая позиция не была принята и мы только геройствовали, то что же нам теперь остается? Превратиться в деревню, как предрекал Лао-Цзе. И чтобы нечему было завидовать, разве что невидимому, которое гораздо обширней, чем видимое, и не поддается завоеванию.

Лао-Цзе сказал, описывая идеальную империю: «Слышать пение петухов по всей стране от края до края».

А что такое Франция, позвольте спросить? Петух на навозной куче. Уберите навоз, и петух сдохнет. Именно это и происходит, когда глупость доходит до того, что навозную кучу начинают путать со свалкой нечистот.

С самого моею детства, с уходов отца и матери в театр, я заразился этой пунцово-золотой болезнью. К театру я так и не привык. Всякий раз, как взвивается занавес, я мысленно возвращаюсь к той торжественной минуте, когда две бездны — тьма и свет — вдруг слились, объединенные доселе разделявшей их рампой театра «Шатле» (давали «Вокруг света за восемьдесят дней» {25} 25 «Вокруг света за восемьдесят дней» — один из первых спектаклей, увиденных юным Кокто в театре Шатле, постановка 1874 года, упоминаемая Жаном Кокто в «Портретах на память». ). Огни рампы высвечивали нижнюю часть нарисованного задника. Легкая переборка не касалась сцены, и сквозь зазор угадывалась суета, горнило. Эта узкая щель да еще окантованная медью суфлерская будка — вот и всё, через что сообщались эти два мира. Запах цирка — это одно. Тесная ложа с маленькими неудобными стульями — совсем другое. И точно через глядящие на пирамиды окна Мена-Хауса {26} 26 Мена-Хаус — знаменитая гостиница в Каире. , через маленькую ложу вам в лицо выплескивался океанский рокот толпы и возгласы билетерш: «Ментоловые пастилки, мягкая карамель, фруктовые леденцы!» А еще пурпурная пещера и люстра, которую Бодлер предпочитал спектаклю {27} 27 Люстра, которую Бодлер предпочитал спектаклю… — Кокто имеет в виду высказывание Бодлера из сборника «Обнаженное сердце»: «В детстве и даже сейчас я всегда считал, что самое прекрасное в театре — люстра, дивный светящийся хрустальный предмет, круглый и симметричный». .

Идет время, а театр, в котором я работаю, не утрачивает своей притягательности. Я отношусь к нему с почтением. Он внушает мне робость. Околдовывает меня. В нем я раздваиваюсь. Я живу в нем и превращаюсь в ребенка, которому грозные стражи позволили спуститься в преисподнюю.

Когда я отдал в «Комеди-Франсез» «Человеческий голос», а позже «Ринальдо и Армиду», меня удивило, что мои коллеги относятся к этому театру как к любому другому и ставят там свои пьесы, написанные все равно для какого театра. Для меня «Комеди-Франсез» оставалась мраморно-бархатным дворцом, в котором бродили великие тени моей юности. Вчера из Парижа позвонил Маре: ему предлагают вернуться в «Комеди-Франсез», в этот раз на очень достойных условиях. Он спрашивал совета и, вероятно, ждал, что я его отговорю. У меня есть масса причин сделать это. Только я не знал, что сказать. Наивное почтение к этому театру снова красным всполохом зажглось в моем сознании. Я вдруг вспомнил Муне-Сюлли {28} 28 Муне-Сюлли Жан (1841–1916) — характерный актер, сыгравший в Комеди Франсез почти все основные роли трагедийного плана в пьесах Расина Софокла, Корнеля, Гюго. В 1945 году Кокто пишет очерк о Муне-Сюлли и сам его иллюстрирует. , пересекающего сцену от края до края в облачении молодого Рюи Блаза. Он был уже стар. С седой бородой. Почти слепой, с головой, втянутой в плечи, он шел с подсвечником в руке. Но шел испанской поступью.

Я вспомнил Макса {29} 29 Эдуард де Макс (1869–1924) — итальянский актер, игравший трагические роли в Комеди Франсез. В 1908 году де Макс устраивает поэтический вечер, где Кокто впервые читает свои стихи. , как он рукой, унизанной кольцами, встряхивает свои черные пряди, и шлейф тянущихся за ним покрывал. И мадам Барте, старую нахохлившуюся птицу, поющую Андромаху {30} 30 Мадам Барте… поющую Андромаху — Жанна-Жюли Рено, сценический псевдоним Регина (1867–1941) — «божественная» певица, не раз упоминаемая Кокто («Портреты на память», предисловие к книге Жака Вьено о карикатуристе Леонетто Капьелло), работавшая с режиссером Андре Антуаном. . И мадам Сегон-Вебер в «Родогуне» {31} 31 Мадам Сегон-Вебер в «Родогуне» — Эжен-Каролин Вебер (1874–1945) — французская актриса, игравшая в основном классические трагедии (Андромаху, Родогуну, Медею). , когда она, отравленная, высунув язык, выходит на сцену утиной походкой.

Такие образы не могут вдохновить молодого человека. И все же я медлил сказать: «Откажись». Когда я повесил трубку, блистательные ветераны все еще окружали меня. Разум говорил мне: «Этот актер только что снялся в твоем фильме. Он играет в твоей пьесе. И должен играть в следующей. Его повсюду зовут. Ему хорошо платят. Он свободен». А неразумие рисовало картину, как меня, ребенка, в один из четвергов ведет к моему месту билетерша с розовым бантом и седыми усами, а Маре в золотом обрамлении кулис играет роль Нерона, в которой он просто бесподобен.

Я такой: я не способен освободиться от чар. Готов к ослеплению. Я принадлежу сиюминутности. Она искажает мне перспективу. Застит многообразие. Я сдаюсь на милость того, кто сумеет меня убедить. Нахватываю всевозможных работ. Потом затягиваю с выполнением и повсюду не успеваю. Потому-то для меня полезно одиночество. Оно не дает растекаться моей ртути.