Леонид Емельянов - Под прицелом войны

За мотоциклистами приехал большой обоз с румынами, поляками, чехами, венграми. Солдаты расквартировались по всем хатам. Лошадей с повозками оставили тут же, в приусадебных садах, невзирая на то, что немало в них будет потоптано. Остававшиеся в станице мужики сразу же стали служить полицаями. Всем было велено рыть себе окопы.

Колхоз распустили, общественный скот раздали. Кто-то получил корову или теленка. Нам же достался худой жеребенок. Немного его откормили и ездили потом на нем с братом за хворостом.

Нас, ребятишек, немцы почти не трогали. Разве что принуждали работать на себя. Например, на конюшне. Подзывали пацанов и заставляли носить воду лошадям из колодца. Коней много, пока всех напоишь! Нередко это растягивалось на полдня. Потом дадут папироску – и до свидания. Там, кстати, я впервые увидел таких мощных животных. С широченным крупом. На спину можно лечь, как на лавку. Тяжеловозы!

А вот с евреями они не церемонились и здесь. Те не успели уйти за перевал, и я видел, как их огромной колонной (человек двести-триста, не меньше) гнали по пыльной дороге. Собрали всех под горой и заставили вырыть траншею глубиной метра полтора. Ставили людей на край и расстреливали. Детям давали сладкие ядовитые конфетки. Возьмет ребенок в рот – и сразу падает. Если упал у канавы, ногой сталкивали в ров. Когда его засыпали землей, поверхность еще долго шевелилась, как живая. Ведь туда попадали не только мертвые, но и раненые. Возможно, и совсем живые.

Днем случались бомбежки. Это делали наши самолеты. Удары наносились по зениткам на окраине станицы, по скоплениям машин и другой военной техники. Один из наших самолетов во время воздушной атаки был подбит. Летчик успел приземлиться на парашюте, забежал в кукурузу и там застрелился. Немцы окружили кукурузное поле цепью и осторожно, боясь выстрелов, двинулись вглубь. Забрали пистолет, документы летчика и ушли.

Это был симпатичный молодой парень. Сибиряк. За точность фамилии не ручаюсь. Но кажется – Александр Седых. Местные его похоронили на месте, а весной, после ухода немцев, перезахоронили в центре станицы Зеленчукская. Поставленный на могиле памятник можно видеть там и сейчас.

Полицаи наши начали собирать сведения об активистах советского времени, чтобы потом расстрелять. Но расправиться не успели – немцы покинули станицу. Произошло это 20 января 1943 года. Не запомнить такое событие было просто невозможно. 14 января ночью вдруг открылась стрельба. Отчего, почему – никто не знал. А это, оказывается, оккупанты праздновали Новый год по старому стилю. И устроили по данному поводу салют. Выяснилось это уже утром. А ровно через шесть дней они ушли. Навсегда! Успели спалить лишь бывший колхозный амбар и взорвать за собой мост через речку Зеленчук.

После их ухода вновь образовался колхоз, в котором работали за похлебку – гороховый или фасолевый суп. Без мяса, разумеется. Хлеба тоже не было. Некоторое время не имелось даже и соли. Проработал я так до 1947 года. Потом нашу семью отправили в Сибирь, так как отец в первые же дни войны попал в плен, а доверия к пленным Сталин не питал. Это была своего рода почетная ссылка. Поселились в Сталинске (теперь Новокузнецк) Кемеровской области. После реабилитации в 1956 году жить разрешили везде, и мы переехали в Белоруссию.

В конце нашей беседы зашла речь о депортации местного населения. Вот что я услышал от Дмитрия Мефодьевича.

В Карачаево-Черкессии кого только нет. Помимо основных народов – карачаевцев и черкесов – здесь можно встретить ногайцев, обозинов, русских и так далее. Даже греки и турки есть. Тридцать пять, если не ошибаюсь, национальностей. Мы с ними были в дружбе. Горское население жило в аулах. Может быть, грязно с нашей точки зрения, но богато. У них даже золото было. Налоги там попробуй в этих ущельях собери! Их обвинили в сотрудничестве во время войны с турками и немцами.

Когда немцы ушли, было много арестов. Оставшимся горцам объявили об отправке в другие края. Сказали, что продуктов надо взять на трое суток (столько времени необходимо ехать на телеге до железнодорожной станции в Черкасске). Вещей – тоже самый минимум. Длиннющая вереница телег получилась. Мужиков там почти не было. В основном женщины и дети. Вой женский стоял неимоверный и долгий. Он слышался даже, когда обоз скрылся за горы. Поговаривали, что некоторые в пути сходили с ума. Они привыкли к горам, в которых оставляли теперь все богатство. Часть народа из дальних мест, например, из Архыза, вывезли ночью на машинах – послевоенных полуторках.

В оставленные аулы ринулись мародеры и много чего оттуда унесли. Охранять дома ведь стало некому. Больная эта тема. Ее завершения – возвращения людей на родину – я уже не дождался.

Родилась в июне 1928 года в Минске. Исследователь в области дендрологии. Кандидат биологических наук. Лауреат государственной премии в сфере науки.

До войны окончила пять классов. Завершился учебный год, и родители, чтобы дать мне отдохнуть, отправили с сестрой к родственникам в Гомель. Это было 21 июня, мне исполнилось 12 лет. А 22 июня сообщили, что началась война.

В городе началась суета. Беспокоились и наши родственники: что делать с ребенком? В городе становилось опасно оставаться. Но тут, на счастье, в Гомель заехала к дочери мамина мать и забрала меня с собой на Брянщину.

Добрались кое-как до села Митьковка Климовского района. Деду уже передали, что внучка едет, и он вышел нас с бабушкой встречать. Там, в деревне, впервые и столкнулась с оккупантами. В буквальном смысле слова. Меня попросили отвести теленка на луг, вбить кол, и пусть он там пасется на привязи. Веду животное по узкой улочке – и вдруг навстречу вылетает мотоцикл с коляской с двумя или тремя немцами. Увидели меня и начали стрелять в воздух. Теленок (он был довольно большой) как рванул, повалил меня на землю и вместе с веревкой, в которой я запуталась, изрядно протащил по земле. Потом остановился. Оба порядком напуганные, вернулись до дома. Кто кого вел назад, уже не помню.

Постоянного немецкого поста в деревне не было, германские солдаты лишь заезжали время от времени. А партизаны в окружающих лесах водились и давали о себе знать. Периодически что-то подрывали. Двух или трех местных забрали в комендатуру. Одного подозревали во взрыве шоссейного моста, другого – железнодорожного. Что с ними стало, неизвестно.

В деревне я прожила больше года. А однажды моей родной тети муж приехал из Гомеля менять мыло на муку и другие продукты (выкручивались ведь в то время как могли) и я упросила его взять меня с собой, чтобы затем из Гомеля добраться до Минска. Двое суток шли пешком за телегой, которая была нагружена, и лишний вес лошади был уже не под силу. По дороге встречались партизаны. Остановят, порасспросят и отпустят с добрыми пожеланиями.