Леонид Емельянов - Под прицелом войны

А блиндажи оказались добротными. С какой целью они строились, стало ясно через месяц. Примерно в двадцатых числах июня появились слухи, что немцев гонят туда, откуда они пришли. А вскоре мы стали слышать со стороны Березовки и шум отступления. Гитлеровские войска отходили на запад. Боясь встречи с ними, население решило уйти в лес. Собрались и мы вчетвером. Лишь мать осталась дома с женщиной-беженкой из России и двумя ее малолетними детьми.

К вечеру добрались до расположенного среди пойменного луга высокого островка, заросшего сплошь довольно могучими дубами. Там уже было человек 10–12 односельчан с большими свертками – в основном женщины и дети, да еще один незнакомый парень.

Мы с собой ничего не взяли. Отец захватил только маленький топорик, с которым всегда ходил в лес. Часа через два после нашего прибытия вокруг островка начали падать снаряды. Летели они со стороны Березовки. Некоторые даже не разрывались, а просто вонзались в заболоченный лужок, поднимая фонтаны грязи. Больше всех испугался обстрела парень и стал нервно ходить по острову. Женщины чуть ли не силой усадили его под огромный дуб.

Но обстановка не изменилась. Более того, кольцо падающих снарядов все сжималось и сжималось вокруг нас. По-видимому, кто-то корректировал эту стрельбу (впоследствии это подтвердилось. Корректировщик сидел на здании церкви). Женщины растерялись и стали просить моего отца вывести их в большой сосновый лес, который начинался в 500–800 метрах от острова и который папа хорошо знал. Он дал команду подниматься, котомки оставить на месте, а взять только документы.

Не успели пройти и десяток метров по открытому месту, как впереди шлепнулся (и, слава богу, не разорвался) очередной снаряд. Все просто остолбенели от страха и остановились. Но выхода не было, как только двигаться вперед.

И вот уже шагаем по лесу. Только выдвинулись на полянку, как с противоположной стороны показались два или три немца в своих пятнистых маскхалатах. Отец глубоко вздохнул и тихо сказал: «Ну вот, от кого прятались, к тем и пришли». Мы настолько были растеряны и испуганы, что стояли как вкопанные. А те, кого мы посчитали за немцев, махали нам руками и на чисто русском языке приглашали идти к ним.

Все еще дрожа от страха, мы приблизились вплотную. Один из военных начал успокаивать меня и даже показал свои медали и ордена на гимнастерке. Они были советскими, как и сами солдаты. Это были наши разведчики. За поляной, пройдя немного по лесу, мы встретили уже много военных и лошадей. Командир с двумя большими звездами на погонах распорядился нас накормить и уложить спать, а сам уселся с отцом выяснять обстановку. Когда я проснулся, кроме нас, вокруг уже никого не было.

Возвратились домой. На огороде солдат усердно косил уже почти созревающий ячмень для своих лошадей. И был сильно расстроен не тем, что объявились хозяева, а что вовремя не заметил спрятанную в посевах трехлитровую бутыль с самогоном. Разбил, конечно, косой.

В доме на столе лежал раненый осколками снаряда солдат. Врач доставал металл из его тела и бросал в большую миску. Солдат громко кричал. Причем, не столько от боли, которую, конечно же, чувствовал, сколько от огорчения. От того, что не может бить врага дальше, в его собственной берлоге, на что очень надеялся.

Мама рассказала, что тут произошло в наше отсутствие. Ночью они почти не спали. Слышали непрекращающийся шум техники на шоссе и отдаленные выстрелы орудий. На всякий случай спрятались под утро в заранее построенную во дворе капитальную землянку. Уже начинало немножко светать, когда снаружи послышались шаги и в лаз их укрытия заглянул вооруженный немец. Они прямо оцепенели. Пальцем пришелец пригласил их вылезать наверх. Сразу подумалось: будет убивать! Но делать нечего – выставили на поверхность сначала детей, а за ними выбрались и сами. Наверху немец объяснил жестами, что прятаться в таком тесном убежище не стоит. Если попадет снаряд, то всех одновременно и накроет. После этого произнес хорошо знакомое в те годы: «Матка, яйки!» За войну эту фразу все хорошо выучили. Забирали яйца, как правило, даром. А тут германец предложил деньги и даже злился, что мать поначалу не хотела их брать.

Закрывая за неожиданным посетителем калитку, мама увидела за рекой движущихся к деревне конников. Заметил их и немец и, обернувшись, прокричал: «Пауль! Пауль! Пауль!» Потом выстрелил несколько раз по кавалеристам. Следом со взгорка заговорил пулемет некого Пауля. Из других домов выскочила еще группа немцев – наверное, тоже искателей яиц – и помчалась к блиндажам на помощь своему пулеметчику.

Конники вместе с лошадьми залегли в высокой траве. Началась сплошная стрельба. Оккупанты находились в очень выгодном положении. Вся территория луга до самого леса просматривалась как на ладони. И все же наши выкурили фрицев, потеряв при этом шесть человек. Один из погибших (лейтенант) был похоронен в нашей деревне. Именно он поднял людей в атаку и был сражен пулей у самых блиндажей. Впоследствии его останки перенесли в братскую могилу.

Заскочила к нам в хату и знакомая разведгруппа. Покушала, отдохнула. Я был удивлен, что все они такие веселые, жизнерадостные, с шутками-прибаутками. Несмотря на то, что могли погибнуть в только что отгремевшем бою и не было никаких гарантий на сохранение жизни в сражениях будущих. Ведь до Берлина было еще ох как далеко!

Горячо поблагодарив за все, распрощались и ушли в неизвестность. Как сложилась их дальнейшая судьба, знает только бог.