Леонид Емельянов - Под прицелом войны

В Гомеле узнала, что папа с мамой живут в Минске уже в другом месте – в районе станции Козырево (территория нынешнего камвольного комбината), в частном доме дяди. Туда меня и переправили, упросив одного знакомого, который работал на железной дороге. Ехали на товарной платформе и с большими приключениями. То к одному поезду прицепят, то к другому. И так четверо суток. Куда едем, не понять. Сидела и спала на каких-то металлических болванках, но кое-как все же добрались.

Город был сильно разрушен, ходить по нему было страшно.

Недалеко от нашего дома располагался лагерь военнопленных, обнесенный колючей проволокой. Близко к нему никого не подпускали. Издали видно было, что изможденные люди просят что-то, но кругом ходят автоматчики. Ничего не передашь.

Однажды шла к Червенскому рынку и в районе частных домов (сейчас они снесены) увидела вдруг скопление людей, грузовую машину и висящего на крюке с веревкой человека. Кого-то казнили, и процесс, видимо, продолжался. Быстро развернулась и помчалась назад. Когда прибежала домой, меня буквально колотило от пережитого страха.

Ближе к освобождению был и такой забавный случай. Какой-то немец пришел к нашему дому с любимой для оккупантов просьбой «матка – яйка». А у входа собака сидит и не пускает. Никак не войти. Он стоит, собака лежит. Умный пес был. Но тут вышла мама и что-то ему дала. Хорошо, что так кончилось. Могло быть и хуже.

Некоторое время обучалась в какой-то школе, организованной в одном из бывших военных бараков. Учили там только химии, физике, математике, белорусскому языку. Все вне политики. О ней в классе ни-ни.

Наши войска встречали с цветами. Это была великая радость. Город освободили, но бомбежки продолжались. Приходилось прятаться от них в окопе, вырытом возле дома. Но пережили и это, и послевоенную разруху. Главное, что победили.

Родился 2 февраля 1933 года в деревне Манино Калачевского района Воронежской области. Кандидат сельскохозяйственных наук. Исследователь в области мелиоративного земледелия.

Войну встретил в Хороле Полтавской области, куда переехали родители. «Помню здоровенный панский дом, – рассказывает Юрий Иванович, – в котором, помимо нас, жил первый секретарь местного райкома Старченко, председатель райисполкома и какие-то другие чиновники. Городок утопал в зелени. Он был очень красив до войны и древнее Минска.

В квартире на стене висел сетевой динамик размером с большую круглую тарелку. Трижды в день по нему передавали новости, среди которых пришла и самая страшная – о начале войны с Германией. Я к тому времени успел окончить только первый класс. Помогая жене Старченко паковать вещи для отъезда, мама спросила: «Может, и нам поможете эвакуироваться?» Та переговорила с мужем и принесла такой ответ:

– Вам никуда не надо уезжать! Недели через две-три мы вернемся.

На том и распрощались. Навсегда!

Какое-то время в городе царило безвластие. Из магазинов потащили муку, хлеб, другие товары. Продолжалось это примерно неделю, а, может, и больше. Немцы до нас еще не дошли, но самолеты их уже летали в небе. Соседка в своем широком и длинном крепдешиновом платье вышла однажды на двор, а тут мессер пролетает. Дал очередь. Платье женщины оказалось в дырках, но тело, по счастью, пули не задели. Просто невероятное везение. После этого происшествия люди стали прятаться в подвалы при виде самолетов.

Позже мы, мальчишки, с любопытством глазели на дальнюю бомбежку, не ведая, кто это делает: наши или немцы. Небо расцвечивалось огнями зенитной артиллерии и осветительных ракет, спускаемых на парашютах. Красивое зрелище, если смотреть со стороны. Об убийствах под этим огненным заревом как-то не думалось. А утром смотрим однажды: уже колонна машин на улице стоит. Немцы! Если не ошибаюсь, это случилось осенью 1941-го года. Точную дату не помню.

Так пришли чужие власти. Поставили в городке гарнизон, стали обустраиваться. В числе первых учреждений открыли ресторан и украсили его большими фикусами. Я знаю это потому, что цветы они позаимствовали у нас. Мама была большой их любительницей.

В самом начале оккупации был такой случай. Играли ребятишки во дворе. Вдруг выходит молодой немец с большим куском белого хлеба, намазанным маслом. Угостить хочет. Мы, естественно, дали деру. Я тоже побоялся взять. Страшился, как и все, отравления. Побежал к маме, немец последовал за мной. Она все видела и крикнула издали: «Голодный ведь. Бери!» Взял и скушал.

Настроение того немецкого солдата я прочувствовал в 1974 году во время командировки в Октябрьский район Гомельщины. Дома осталась жена с недавно родившимся ребенком. И мне вечером в пустой гостинице стало так тоскливо одному. Вдруг идет по коридору девчонка росточком не выше моего колена. Дочь или внучка местной работницы. Она напомнила о покинутой семье, и мне так захотелось ее угостить конфетой, что немедленно и сделал. И я понял того немца из 41-го года. Его тоже мучили воспоминания о далеком доме с родными ему людьми. Поэтому и потянуло к детям.

В опустевших квартирах нашего дома оккупанты организовали ночлежку для транспортников, перевозивших грузы. Одного из них звали Бернет. Фамилия это была или имя – не могу сказать, но по манерам он смахивал на интеллигента. Первым делом он с помощью рабочих организовал постройку капитального многоочкового туалета за сараем и строго присматривал за порядком в общежитии.

Я ему чем-то понравился, и он меня часто подкармливал, но и сурово воспитывал при случае. Однажды застал меня не в туалете, а в лопухах за сараем, где мне больше нравилось справлять нужду. Увидел и аж побледнел от злости:

– Руссише швайне! Надо дорт! – и показал рукой на свое знаменитое сооружение. – Иначе… Не найдя нужных слов, он выразительно похлопал рукой по кобуре с пистолетом.

Я страшно испугался. Подумал, что сейчас пристрелит, и стал спешно натягивать штанишки. Долго потом любитель орднунга посматривал на меня косо. Но потом подобрел. Как я понял впоследствии, он все-таки ненавидел фашистов. А у нас их хватало. Даже мы, мальчишки, хорошо понимали, что такое зеленый немец и что такое черный (в черной форме). От последних старались держаться подальше.

При немцах я окончил второй класс и половину третьего. Потом занятия прервались. Помню, как в школу пришел проверяющий – холеный немецкий офицер с переводчиком. Раздалась команда: «Руки на стол!» Офицер обошел всех и сделал замечание:

– Руки грязные!

– Мыла нет – вразнобой заговорили ученики.

– Мойте песком! – отчеканил проверяющий.

Переводчик, помимо рук, заглядывал еще осторожно и за шею. Проверял, нет ли там вшей. Пальцами немцы старались ничего не трогать. Боялись заразы.