Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

Работа ему досталась не самая скверная и весьма характерная для многих советских зон: швейный цех, пошив рукавиц. Впрочем, нормы выработки были такими, что отдыхать в цеху не получалось практически никогда. Поначалу он вообще не справлялся с нормой (особенно не давался ему двойной шов), приходилось выкручиваться: договариваться с мастером ОТК или просить других «пацанов» о помощи, расплачиваясь за эти услуги чаем или, что случалось чаще, обещанием написать письмо, заявление или «помилóвку»…

К Азадовскому стали обращаться с подобными просьбами, как только выяснилось, что в его лице на зону попал очередной писатель. Вообще в силу специфики лагерного существования недостатка в писателях там, как правило, не наблюдается: пишут многие – от стихов и мемуаров до философских трактатов. Но Азадовский писал не в матрац и не в тумбочку, а старался сделать свои писчебумажные опыты достоянием гласности, обычно направляя их в адрес прокурора Магаданской области, Магаданского ОИТУ, прокурора РСФСР, начальника ГУИТУ, в отдел писем ЦК КПСС и т. д… Многостраничные жалобы принесут ему, как мы увидим, раздражение начальства и уважение уголовников.

Андрей Амальрик, который, отбывая срок на Колыме, также не брезговал этим ремеслом, впоследствии вспоминал:

Я, со своей стороны, выискивал, на что бы подать жалобу, я видел в этой писанине… элемент комизма, вместе с тем это едва ли не единственное легальное орудие сопротивления для зэка, и чем скорее пропадет ваша воля к сопротивлению, тем скорее вы начнете разрушаться как личность. «Если бы все зэки были такие, как вы, никто не пошел бы в тюрьму работать», – раздраженно сказал мне офицер в Магадане, и это был один из самых больших комплиментов за мою жизнь.

И как только на зоне стало известно, что «профессор» умеет еще и грамотно составлять надзорные жалобы, соседи начали обращаться к нему с просьбами. Разумеется, не «блатные», которые вообще избегают письменного самовыражения: «понятия» запрещают им писать какие бы то ни было ходатайства. Но другие, не отягощенные «кодексом чести», обращались к нему постоянно, особенно после того, как одна из написанных Азадовским жалоб все-таки принесла хоть и малый, но эффект.

Ситуацию описывает Александр Подрабинек, находившийся в то время на зоне Большая Махра близ Якутска:

Хотя зона и не была «красной», но стукачей в ней хватало. Куму донесли, что я пишу зэкам помиловки и надзорные жалобы. Это не было нарушением закона или правил внутреннего распорядка, но создавало мне в лагере авторитет, а начальству этого очень не хотелось. Я не рвался писать зэкам жалобы, понимая, что добром это для меня не кончится. Однако и отказывать было невозможно. Настоящий ажиотаж начался, когда одна из моих надзорных жалоб каким-то чудом была принята к рассмотрению. Зэки ко мне выстроились в очередь, а начальство решило положить этому конец.

В этом же духе протекали и лагерные будни нашего героя.

Азадовский меньше всего ожидал найти на зоне кого-либо из своих знакомых. Тем неожиданней было для него в первый же день по прибытии узнать, что еще недавно здесь содержался один из его земляков, только что отправленный на «химию». «Из Ленинграда… Может, ты его знаешь…» На это Азадовский, стараясь сдержать улыбку, ответил, что ленинградцев в природе несколько миллионов. Но ему начали объяснять, что это был не обычный ленинградец: «Картины собирал, Михайлов фамилия…»

Азадовский понял, о ком идет речь. Это был «Жора» – Георгий Николаевич Михайлов (1944–2014). Окончив в 1966 году физфак ЛГУ по кафедре радиофизики, он остался преподавать в университете и одновременно – в Физико-математической школе-интернате № 45 при ЛГУ; последнее весьма показательно, потому как речь идет об интернате для особо одаренных детей. Но в 1977 году Михайлова отстраняют от преподавания, а 21 февраля 1979 года арестовывают, предъявив обвинение по нескольким статьям: 153 части 2 («Коммерческое посредничество, осуществляемое частными лицами в виде промысла или в целях обогащения») и 162 части 2 («Занятие промыслом, относительно которого имеется специальное запрещение, совершаемое в значительных размерах»). 18 сентября 1979 года Михайлова приговаривают к четырем годам колонии общего режима с конфискацией имущества и отправляют, естественно, в Магаданскую область, в ИТК-5 города Сусумана, куда он и прибыл в конце 1979 года. Такова внешняя сторона дела.

Суть же была несколько иной. Имея вкус и тягу к живописи, Михайлов заинтересовался современным искусством и начал его коллекционировать, а во второй половине 1970-х сблизился со многими из ленинградских нонконформистов и постепенно превратился в фигуру, ставшую для них центром притяжения. Поначалу в дополнение к зарплате педагога он зарабатывал цветной фотографией, обслуживая в основном все тех же художников, а на вырученные средства покупал картины. Кроме того, он стал проводить в своей двухкомнатной квартире неофициальные выставки (первая состоялась в 1972 году). Михайлов занимался не только коллекционированием, но и «дилерством» – посредничал между художниками и покупателями, в том числе иностранцами (хотя, к счастью, незаконных валютных операций за ним не числилось; это могло бы обернуться статьей 88 УК – вплоть до расстрела). Но и такое посредничество, даже в рублевом измерении, имело на тот момент отчетливую квалификацию в УК РСФСР, не говоря уже о том, что и сами художники-нонконформисты не слишком приветствовались местной властью. Когда же в октябре 1978 года Михайлов устроил у себя дома выставку Михаила Шемякина, выдворенного из СССР еще в 1971 году, над ним начали сгущаться тучи. Дальнейшее известно.

Азадовский был лично знаком с Михайловым, хотя друзьями они никогда не были. Но сложилось так, что оба были отправлены на сусуманскую зону. Узнав о том, что до него здесь побывал Жора, Азадовский признал «земляка», рассказал о его ленинградской жизни, и это было сродни «входному билету»: Михайлов оставил о себе добрую славу среди зэков. То есть на зону в результате «заехал» не просто некто со статьей 224-3, но еще и «Жорин кореш». Это, бесспорно, помогло ему в первые дни. Сам же Михайлов оказался неподалеку – он работал на «химии» в поселке Талая, где находилась зона усиленного режима, на которой ранее отбывал свой срок Амальрик. И поскольку зэки – народ ушлый, то на Талую быстро «заслали маляву» – узнать у Михайлова, не «гонит» ли новый арестант. Разумеется, Жора все подтвердил, более того, все то время, пока он оставался на Талой, пытался «подогреть» Азадовского – «перекинуть» ему то чай, то продукты. Однако Азадовский был так «обложен», что никакой «грев» до него не доходил.