Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

Совершенно ясно: делу о досрочном освобождении из колонии был дан обратный ход, и притом решительно.

Какие же проступки, совершенные осужденным Азадовским, побудили администрацию превратить его в «злостного нарушителя»? Попробуем восстановить события тех дней по сохранившимся черновикам его протестов и жалоб.

Два первых взыскания были наложены на Азадовского по той причине, что его якобы навещали осужденные из других отрядов. Ходить из барака в барак действительно запрещалось, на эти вольности требовалось разрешение отрядника или дежурного помощника начальника колонии (ДПНК). Опротестовывая это решение администрации, Азадовский указывал, что в первом случае осужденные заходили в барак вообще не к нему, а к другим лицам. Что касается второго случая, то осужденные из другого отряда, объяснял Азадовский, находились у него «в рассечке» с разрешения прапорщика Климчука Н.А., «который спустя несколько часов тем не менее составил рапорт о моем “нарушении”… Акт за подписью “Климчук” я видел собственными глазами. Между тем сам Климчук утверждает, что он никакого рапорта не писал».

1 февраля 1982 года капитан Галкин производит у Азадовского обыск, так сказать, в индивидуальном порядке. В результате, пишет Азадовский, «у меня было изъято два листа бумаги. На одном из них был черновой набросок жалобы осужденного Сколодчука (в акте этот документ вообще не упомянут). На другом – стихотворение английского поэта XVII века Дж. Бэньяна. (Оба листа мне до настоящего времени не возвращены; изъятие их считаю необоснованным.)»

Успешно проведя обыск, капитан Галкин оформляет Азадовскому «нарушение режима содержания». Причина, согласно акту, – «антисанитарное состояние тумбочки».

Желая подкрепить акт капитана Галкина другими документами, – пишет далее Азадовский, – администрация вызвала на следующий день вечером дневального первого отряда осужденного Коровкина, который присутствовал при обыске, выполняя функции понятого. Старший лейтенант Горщак и старший лейтенант Черненко требовали от него подтверждения тем данным, которые изложены в акте капитана Галкина. Однако, несмотря на оказанное на него давление, осужденный Коровкин отказался писать под диктовку и написал лишь то, что соответствует действительности.

В начале февраля ситуация еще более обостряется. Ее динамику можно проследить по письмам к Светлане.

5 февраля:

За последние два дня мне было оформлено сразу несколько нарушений режима содержания; одно из них касается тебя, Светулик: лишение очередного длительного свидания.

Дальше – больше. 8 февраля:

Мне оформили здесь еще одно нарушение – выговор!! И еще одно – лишение отоварки!!.

«Отоварка» – это возможность «отовариваться», пользоваться магазином колонии, где осужденный мог раз в месяц (на деньги с собственного счета) приобрести кое-какие продукты, в том числе и наиболее ценный из них – чай. Для колоний общего режима (статья 62 ИТК РСФСР) был установлен лимит разрешенных покупок в сумме не более 7 рублей в месяц. Впрочем, лишение «отоварки» предусматривалось за мелкие нарушения. А за более серьезные – лишение бандероли (их дозволялось получать две в год) или же пятикилограммовой посылки с продуктами (по отбытии половины срока кодекс дозволял осужденному три посылки или передачи в течение года) или – самое тяжкое – лишение очередного свидания с родными. Именно эти меры и были применены к Азадовскому.

12 февраля:

Посылку и бандероль для меня собирать не надо – я лишен всего этого специальным постановлением.

В связи с этим «нарушитель» многократно обращается в прокуратуру Сусумана (3 февраля, вторично – 10 февраля, в третий раз – 2 марта) и просит прокурора по надзору за местами лишения свободы явиться к нему. Мотивировка – претензии по поводу незаконно оформленных ему нарушений. Все заявления он отправляет официально, регистрируя их в спецчасти колонии. Однако прокуратура не реагирует.

Чем была вызвана такая перемена и та явная нервозность, с которой действовало руководство колонии? Объяснение может быть только одно: информация о планах начальства – выпустить Азадовского условно-досрочно и тем самым снять с себя ответственность за беспокойного осужденного – вышла за пределы колонии и, попав в иные сферы, встретила там явное неодобрение. Иначе говоря, инициатива администрации колонии не получила поддержки той инстанции, за которой было последнее слово. Не исключено, что в той же инстанции попросту «прохлопали» сусуманскую свадьбу, и именно это событие вкупе с решением отпустить Азадовского на «химию» стало поводом для «принятия мер».

Можно предположить, что освобождение Азадовского после двух лет заключения вообще не входило в первоначальные планы тех, кто обрек его на жизнь зэка. И хотя такая версия может кому-то показаться «конспирологической», дальнейшие события определенно указывают на то, что решение «попридержать» Азадовского на сусуманской зоне если и не было принято, то, во всяком случае, вынашивалось.

Так в начале 1982 года после ряда формальных процедур Азадовский превращается в «злостного нарушителя режима содержания». Эту эволюцию еще недавно примерного заключенного доносят до нас его жалобы, которые он чуть ли не веером начнет рассылать по магаданским инстанциям в марте – апреле.

Полагая, что только голос общественности может помочь ему предотвратить драматическое развитие событий, Азадовский ставит Светлану (и через нее – друзей) в известность о надвигающейся опасности.

26 февраля:

Что касается моих дел и их разрешения, то главное сейчас – активность наших депутатов. Возможно, именно сейчас (т. е. вскоре) потребуется еще одно письмо в мою защиту от ленинградских писателей и ученых (в сущности – прежних ходатайств по другому адресу и с упоминанием о некоторых новых факторах). Но обо всем этом я тебе еще дам знать.

Поясним, о каких «депутатах» идет речь. Во время свидания Светлана сообщила Азадовскому, что его делом обеспокоился известный ленинградский поэт М.А. Дудин, член Верховного Совета РСФСР; как раз в 1981 году он получил Государственную премию СССР, и его фамилия постоянно мелькала в газетных заголовках. После разговора с некоторыми ленинградскими писателями, друзьями Азадовских, Дудин выразил готовность оформить так называемое «личное поручительство», что дало бы Азадовскому возможность претендовать на условно-досрочное освобождение, причем с немалыми шансами на успех. Рекомендации членов Верховного Совета РСФСР и СССР обычно принимались во внимание. (Особенно нужно отметить помощь, которую оказал в этой попытке помочь Азадовским Кирилл Васильевич Чистов – историк, этнограф и фольклорист.)