Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

Ситуация же вокруг Азадовского все более обострялась. Азадовский чувствовал, что петля вокруг его шеи начинает затягиваться. Сотрудники колонии, которые вели себя с ним до этих событий нейтрально, а порой и сочувственно (вспомним отрядника В.В. Зарубина), резко переменились. Даже блатные, которые хотя и не держали Азадовского за своего, но как-то уже свыклись с ним, стали иначе на него посматривать. К нему стали подходить со странными разговорами, пытались вызвать на откровенность, искали поддержку в откровенно антисоветских высказываниях… Словом, заваривалось что-то явно нехорошее. Лишение очередной, столь вожделенной пятикилограммовой посылки казалось мелочью на фоне остальных напастей. Дело сводилось уже не столько к «химии», сколько к реальной возможности провести на зоне еще год-другой.

Приведем отрывок из записок Александра Подрабинека, описывающего свои мытарства в якутском лагере в те же самые месяцы:

Мой первый срок в ПКТ [помещение камерного типа – для нарушивших условия содержания. – П.Д. ] поначалу показался мне просто эпизодом лагерной жизни. Вероятно, начальство колонии решило перестраховаться, думал я, и запрятало меня туда, где я всегда буду у них на виду. Но я ошибся, не сразу поняв их намерения. Я исходил из того, что, закрыв меня в лагерь, КГБ посчитало свою задачу выполненной. Тут я их недооценил…

Довольно скоро Азадовский перестал нормально спать – мысль о втором сроке, который вот-вот будет оформлен процессуально, начала обретать реальные очертания и вконец извела его.

Он продолжает действовать, используя единственное доступное ему средство защиты: бумагу и перо. 15 февраля 1982 года он направляет в Особый отдел ЦК КПСС цитированную выше жалобу, которая уже не слишком похожа на жалобу осужденного по 224-й статье УК. Автор этого многостраничного послания демонстрирует качества, которые были в нем и раньше, но окрепли и развились благодаря его жизненной ситуации – прямолинейность, решительность, упрямство. Вместе с тем нельзя не заметить, что суждения Азадовского относительно своего уголовного дела за истекший период сильно эволюционировали. На следствии и суде он хотя и допускал мысль об участии КГБ, но все-таки лишь в качестве дополнения к другим обстоятельствам. Коммунальные дрязги и конфликт в Мухинском училище казались ему «локомотивом» всего дела. Однако пребывание в Крестах, этап на сусуманскую зону и особенно история с январскими визитерами заставили его переосмыслить все происшедшее: он убедился в том, что в его судьбе действует одна главная сила, которая контролирует и направляет прочие события. И именно теперь он окончательно убедился в том, что и арест Светланы – также часть этого дьявольского замысла.

Приведем еще один принципиально важный фрагмент из жалобы Азадовского в ЦК КПСС от 15 февраля, впоследствии получившей распространение в самиздате:

…Решение «посадить» меня было принято ленинградскими органами МВД и КГБ задолго до моего ареста. В течение 1979–1980 гг. сотрудники этих органов систематически наблюдали за мной и, пытаясь собрать дискредитирующий меня материал, вызывали и расспрашивали обо мне отдельных граждан…

О том, что решение «наказать» меня было принято еще до моего ареста, дал понять аудитории следователь Каменко Е.Э., выступая 13 февраля 1981 г. на расширенном заседании Совета и партактива Училища им. В.И. Мухиной, где я до конца 1980 г. работал в должности заведующего кафедрой иностранных языков…

Не собрав никаких порочащих меня материалов, сотрудники МВД и КГБ (?) произвели 19 декабря 1980 у меня на квартире по месту моего жительства обыск, который считаю незаконным…

На предварительном следствии и в ходе судебного заседания я дал подробные показания о том, как протекал обыск в моей квартире. Сотрудники, производившие обыск, интересовались исключительно моей библиотекой, моими научными и литературными трудами (в рукописях), бумагами личного порядка, перепиской и т. д. Поиском наркотиков никто не занимался…

В моих показаниях на следствии и в суде подробно описан также тот момент, когда я обнаружил действия л-та Хлюпина Н.Н., пытавшегося подложить пакет с анашой на полку с книгами. Хочу подчеркнуть, что показания всех трех свидетелей (двух понятых и самого Хлюпина), которые суд использовал как основное доказательство моей вины, полностью опровергают друг друга, не совпадая в наиболее существенных деталях. Оба понятых, например, заявляют, что не видели, как и когда Хлюпин извлек из-под книг наркотик. Описание того, как это происходило, выглядит в показаниях понятых и в показаниях самого Хлюпина совершенно различно…

Кроме того, в ходе обыска был совершен ряд грубых процессуальных нарушений. Имею в виду насильственные действия в отношении меня со стороны л-та Быстрова, а также искажение протокола обыска (обыск производили 5 человек, тогда как в протокол занесены фамилии только двух из них) и др…

Характерно, что вопрос о том, с какой целью мог я приобретать или хранить у себя дома анашу, был полностью исключен из рассмотрения как следствием, так и судом. Подготавливая мой арест, сотрудники ленинградских органов основывались лишь на том единственном обстоятельстве, что в 1969 (!) г. я привлекался в качестве свидетеля по делу Славинского Е.М…

Считаю нужным отметить, что в разговорах со мной работники МВД не пытались скрыть или отрицать факт подлога. Например, капитан Арцибушев, производивший обыск, заявил мне 19 декабря 1980 г. в помещении РУВД Куйбышевского р-на, что он лишь «выполнял распоряжение», которое ему самому «не по душе», а следователь Каменко, когда я 20 декабря говорил ему об истинных обстоятельствах ареста Лепилиной, сказал, снисходительно улыбаясь, что все это «недоказуемо» и этому «никто не поверит». В этот же день… следователь заметил, что «дело не в наркотиках, а в контактах», имея в виду мои официальные и частные контакты с иностранными гражданами…

Перечень конкретных нарушений, допущенных следственными органами и судом, может быть значительно расширен. Но и на основании изложенных выше фактов нетрудно сделать основной вывод: следствие и суд действовали крайне тенденциозно и, выполняя решение органов КГБ «наказать» меня, стремились не к выявлению истины, а напротив – к ее искажению.

То, что инициатива в создании против меня искусственного обвинения принадлежит именно органам КГБ, представляется мне бесспорным. В течение 1980 г. ряд лиц в г. Ленинграде предупреждали меня о том, что в органах КГБ готовится против меня какая-то акция… Причастность КГБ к моему делу подтвердилась в последние полгода в ИТК-5 Магаданской области, где я нахожусь с 21 августа 1981 г.