Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

Но все это вряд ли можно отнести к Азадовскому. Конечно, с января по май 1982 года ему пришлось пережить немало тяжких минут, но до отчаяния, казалось, было далеко. Испытанный способ – писание жалоб – был бесполезен, потому что надзорные инстанции упорно не реагировали. Он все искал и не находил выхода из замкнутого круга, который неумолимо сужался. Ситуация подвела его к решению, которое казалось ему единственно верным.

Тем не менее его поступок не был вызван желанием расстаться с жизнью. Скорее можно предположить обратное: это было желание ее спасти.

Впоследствии Генриетта Яновская вспоминала:

Костя со Светой постоянно переписывались. Он уже был на зоне, и вдруг она мне звонит и сообщает, что приехал «человек с зоны», говорит, что от Кости и что ему шьют новое «дело». Приехали на зону двое, всех зэков расспрашивают и обещают скостить срок за дачу показаний против Кости. А мы не понимаем, правда это или провокация?..

Я еду в Москву к прокурору, попадаю на прием, у меня от Л.В. доверенность, что я имею на это право. Объясняю ему про тех двоих, нам, мол, сообщили, и требую объяснений. На голубом глазу он меня спрашивает: «А что вы так нервничаете? Он же жив?» – «Пока!» – говорю я зловеще. Потом я узнаю, что Костя отправлен в ШИЗО, штрафной изолятор, за попытку самоубийства: он резал себе вены. Когда я его потом спрашивала, зачем он это сделал и не страшно ли ему было, он мне сказал: «А выхода другого не было»…

После оказания осужденному Азадовскому необходимой медицинской помощи администрация составила акт об очередном нарушении режима содержания («членовредительство с целью уклонения от работы») и отправила «нарушителя» в штрафной изолятор, где он пробудет ровно месяц.

Оправдан ли был этот «крайний шаг»? Дальнейшее развитие событий побуждает нас ответить на этот вопрос скорее утвердительно. Ибо, вскрыв себе вены, Азадовский получил то, чего не мог добиться иными средствами, – полную изоляцию от «коллектива» на целый месяц. Создается впечатление, что этот поступок был хорошо продуман и на самом деле не представлял опасности для его жизни. Однако документы сообщают нам подробности, позволяющие усомниться в подобной версии. 25 августа 1982 года Азадовский писал в жалобе на имя прокурора Магаданской области:

5 мая в результате систематического и неоправданного притеснения со стороны администрации и руководства швейного цеха, где я в то время работал, я, находясь в состоянии психического аффекта и тяжелой депрессии, вскрыл себе вены на левой руке. Администрация истолковала мои действия как акт членовредительства, и я был водворен в штрафной изолятор на 5 суток. Через день срок моего пребывания в изоляторе был изменен на 15 суток. В связи с очередным припадком, который случился со мной в штрафном изоляторе, я вторично пытался порезать себе вены. Это послужило для администрации предлогом продлить мое пребывание в изоляторе до 30 суток.

То есть Азадовский, как можно видеть, предпринял даже не одну суицидную попытку. И если вскрытие вен в швейном цехе может кому-то показаться провокативным поступком, то попытка свести счеты с жизнью в камере штрафного изолятора, где он продолжил начатое стеклом от разбитой электрической лампочки, уже определенно походит на акт отчаяния и глубокой депрессии.

Итак, в общей сложности месяц штрафного изолятора. Если от притеснений со стороны окружающей его «среды» Азадовский действительно получил психологическую передышку, то условия содержания в «кандее» граничили с пыткой другого рода – физической: никакого питания, кроме воды и хлеба, раз в неделю миска тюремного бульона, отсутствие свежего воздуха, заиндевевшие бетонные стены камеры, ни малейшей возможности присесть в течение дня (предназначенная для сна деревянная лавка в шесть утра поднималась и наглухо закреплялась дежурным надзирателем, а вечером отстегивалась – ровно на восемь ночных часов). Все это никак не способствовало сохранению здоровья.

Со здоровьем же на самом деле начались проблемы – полтора года, проведенные в тюрьме, на этапе и в лагере, проявлялись все чаще, и местами весьма болезненно. Требовалась медицинская помощь. Именно поэтому в день освобождения из ШИЗО он сразу попадает на больничную койку.

«Если в аду может быть райский уголок, – резонно замечает Александр Подрабинек, – то это лагерная больница». Туда, «на больничку» (зэки не говорят «в больницу»), и попал 5 июня 1982 года Азадовский. Формально это была даже не больница сусуманской колонии, а примыкавший к ее территории отдельный корпус Центральной больницы Магаданского УВД, которая обслуживала не только учреждение АВ–261/5 (как официально именовалась ИТК-5 Магаданской области), но и прочие подразделения областного ОИТУ. Она была построена на месте той больницы, в которой в 1945 году лежал Варлам Шаламов.

Даже если не говорить о самой медицинской помощи, на больничке зэка ждет масса вещей, о которых на зоне можно только мечтать: освобождение от работы, белое постельное белье, возможность выспаться, не говоря уже про еду – дают даже хлеб с маслом…

Но важнее другое: «на больничке» Азадовский познакомится с людьми, о которых будет всегда вспоминать с благодарностью. Первый – это магаданский строитель Эрик Исаакович Райский (1923–2009). После Гидротехнического института в Одессе, который он окончил в 1955 году, Райский был распределен в «Куйбышевгидрострой», где и работал мастером и начальником участка. Когда же в 1959 году вся гидросистема Куйбышевской ГЭС была введена в эксплуатацию, то одессит Райский переехал на Север. С 1961 года он работал в Магадане – начальником управления, главным инженером, начальником треста «Магадангорстрой»; в 1978 году защитил в Москве в МИСИ диссертацию «Совершенствование управления городским строительством на Крайнем Севере» и стал кандидатом технических наук, после чего заступил на пост главного инженера всего объединения «Северовостокстрой». Магаданская область была его вотчиной – он знал там всех.

Однако в конце 1970-х годов он вступил в конфликт с обкомом партии… В результате тот самый прокурор области, с которым он не раз парился в бане, дал санкцию на его арест. И на этом восхождение Эрика Райского по карьерной лестнице было навсегда закончено; обвиненный в хищении государственной собственности и причинении крупного ущерба государству, он получил 10 лет. Но поскольку он был серьезно болен (начал прогрессировать рассеянный склероз, и приговор Райский выслушал, стоя на костылях), отправлять его в тюрьму или на зону уже не имело смысла. Некоторое время он провел в магаданской тюрьме, участвуя в работе над строительными проектами в системе местного МВД, а когда совсем перестал ходить, был переведен в больницу областного ОИТУ в Сусумане. Двадцатилетние личные связи обеспечили ему относительный комфорт и в магаданской тюрьме, и в сусуманской больнице.