Юрий Федосюк - Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов

От скамейки к скамейке ходили цыганки, предлагая погадать. Под зонтом сидел умелец, вырезавший с натуры силуэты-профили желавших запечатлеть себя необычным способом, к нему стояла очередь.

Однажды я видел на Чистых прудах цыгана с большим ученым медведем на цепи. Цыган приказывал:

– Мишенька, покажи, как малые ребята горох крадут.

Медведь лениво нагибался и делал загребучие движения лапами.

– Мишенька, покажи, как старая барыня красится.

Под общий смех публики медведь, игриво склонив голову, начинал водить лапой по морде. В шапку цыгана сыпались медяки.

В 1936 году Чистопрудный бульвар назвали детским парком. Построили эстраду для представлений, над которой висел популярный лозунг: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Рядом установили портрет вождя, державшего на руках девочку-узбечку Мамлакат Нахангову, отличившуюся на сборе хлопка. По центральной площадке вышагивал верблюд, возивший между своими горбами визжащих от восторга и страха детей.

Семечками и мороженым торговали на бульваре постоянно. Аллеи были густо усыпаны подсолнуховой шелухой.

Именно на Чистопрудном бульваре летом 1932 года я впервые отведал новый, фабричный тип мороженого – эскимо на палочке. Этикетка на серебряной обертке была украшена рисунком белого медведя. Поначалу мороженое именовалось «эскимо-пай», но непонятное «пай» вскоре исчезло. Фабричное мороженое разных сортов, включая многослойные сандвичи, быстро вытесняло кустарные кружочки, объятые вафельками.

Одновременно вместо квасных палаток в Москве появились коляски, с которых торговали газированной водой. Автоматов тогда не было – торговали только живые продавцы. Пять копеек – стакан без сиропа, десять – с сиропом. Вокруг сосудов с сиропом вились осы. В жаркую погоду к коляскам выстраивались очереди. Слышались замечания покупателей: «Получше помойте стакан», «Наливайте сироп сполна, как положено», «У вас не сироп, а какая-то кислятина».

Днем на бульваре шла одна жизнь, вечером – другая. Дневными завсегдатаями бульвара были мамаши с детьми и пенсионеры. Частные «фребелички» [25]водили группы маленьких детей, обучая их иностранным словам, развлекая играми. Как и ныне, сидели матери с колясками, читали книжки или вязали, временами покачивая или прокатывая взад-вперед коляски. На скамейках по двое, по трое сидели старорежимного вида инженеры-старики со свежими газетами, что-то обсуждали. Присядешь рядом – разговор умолкал или переходил на шепот.

Кстати, году в 1933-м в Москве, раньше всего на бульварах, появились газетные стенды, поначалу застекленные. До того такой вид пропаганды был вовсе не известен. Первый газетный стенд я увидел именно на Чистопрудном бульваре.

Вечером плохо освещенный бульвар превращался в гульбище, никак не соответствующее названию «детский парк». Из Покровских казарм в массовом порядке отпускались в увольнительную красноармейцы, большинство которых, конечно, были не москвичами. Одновременно бульвар заполнялся местными домработницами – категорией населения, в то время многочисленной. Все они были одеты по тогдашней моде: тёмный жакет, длинная широкая юбка клёш, на ногах – приспущенные белые носки, дешевые туфли. Из-под берета вылезала челка. Роста они были маленького, именовались однообразно – Марусями или Зинами – и получили нарицательное прозвище «фордики», в честь дешевой и массовой автомашины.

Боже, что тут начиналось! На одной скамейке – тогда еще они были не диванного типа, а старинные, плоские – усаживалось тесно человек десять обоего пола, быстро налаживалось знакомство, сидящие разбивались на парочки. От угощения семечками контакты переходили в объятия, поцелуи и весьма откровенные прикосновения. Идя вечером от метро домой, я с трудом пробивался через шеренги красноармейцев и домработниц. Все происходило спокойно, пьяных не было, солдаты не хулиганили, милиция не вмешивалась, а патрулей в ту пору как будто и не водилось.

…Летом 1939 года я катался по пруду на лодке вместе с однокурсниками – Виталием Здыдневым, ныне крупным ученым-славистом, и Сергеем Наровчатовым – впоследствии известным поэтом. С упоением читали стихи полузапрещенного тогда Гумилева:

Наровчатов жил по-холостяцки (родители куда-то уехали) в новом доме на углу Сретенского бульвара и улицы Мархлевского [26]. Помню его неопрятную комнатушку с не застеленной с утра постелью. Завидовал отдельной комнате, самостоятельности и бесконтрольности его поведения.

В другой раз на тех же Чистых прудах летом Наровчатов рассказывал, как вместе с тремя друзьями ездил строить Ферганский канал. Хотелось себя испытать, проверить на трудностях. Он начал с того, как нелегко было купить железнодорожные билеты сразу на четверых. Я прервал рассказ вопросом:

– Значит, поехали вкупе купе купив?

Наровчатов одобрил мой экспромт снисходительной улыбкой:, аллитерации тогда были в моде. Он уже знал себе цену как поэту, хотя нигде не печатался.

…Вернусь к маю 1928 года. Вся Москва покрылась тогда рифмованной рекламой:

В те далекие времена было важно приохотить население к чтению, заставить полюбить книгу. Поэтому с большой рекламой и устраивались книжные базары – на видном месте, с уведомлением, что книги в первую очередь предназначаются для рабочего класса, поэтому многие продаются по сниженным ценам.

В газетах писали, что какое-то время продавцам будут помогать именитые деятели культуры – поэты, артисты, в том числе Маяковский, Асеев, Качалов, Гельцер. Авторы будут снабжать книги собственными автографами. Вот каких усилий требовала тогда пропаганда книги!

В воскресный день отец повел меня и сестру на этот базар. Увы, никого из названных знаменитостей мы в киосках не узрели. Торговали обыкновенные продавцы.

Бронзовый Пушкин, стоявший в начале бульвара, был великолепным эпиграфом к базару. Позади памятника красовался огромный транспарант «Книжный базар». Далее, по обеим сторонам главной аллеи базара, плотно выстроились киоски, с трех сторон унизанные книгами и брошюрами.

Насколько помню, никаких раритетов здесь не было. Продавались в основном популярные книжки, посвященные политике, гигиене, кулинарии, физической культуре, географии, кооперативной торговле, разоблачению религии, науке. Были и художественные произведения, в том числе переводные, с маркой издательства «Земля и фабрика», сокращенно ЗИФ.

Мы долго бродили от киоска к киоску. Отец купил мне книгу Виктора Окса «Среди дикарей» (о Миклухо-Маклае) и несколько старых, уцененных номеров журнала «Всемирный следопыт». На одном из них, на задней обложке, был изображен огромный пароход с названием (или обозначением порта приписки) Ливерпуль. Новое для меня слово показалось столь красивым, звучно-переливчатым, что я не уставал его повторять про себя.